Ататюрк. Особое предназначение

Националисты располагали ограниченными военными ресурсами, и все же своими решительными действиями Рефет, Этхем-черкес и Ариф смогли приостановить продвижение лоялистов.

Главной головной болью Кемаля стало отсутствие у националистов своей армии, способной решать не только кавказские проблемы, но и остановить и разгромить армию халифата и оккупантов в Западной Анатолии и Фракии и освободить Стамбул.

Отношения между кемалистами и основной тогда боевой силой — партизанами — носили характер эпизодических контактов, отдельных переговоров по поводу проведения военных операций против сторонников султана и Антанты.

И задача перед Кемалем стояла непростая: ему предстояло добиться подчинения местечковых командиров, которые чаще всего не желали подчиняться никому.

В своем стремлении как можно сильнее укрепить свое положение и заткнуть рот недовольным Кемаль в конце апреля 1920 года провел через меджлис закон «О высшей измене».

Отныне каждого, кто осмелился выразить сомнение в законности Великого национального собрания, ждала смертная казнь.

Как того и следовало ожидать, султанский режим ответил семью заочными смертными приговорами, вынесенными Кемалю и другим деятелям национально-освободительногодвижения, среди которых были Али Фуад, Халиде Эдип и ее муж Аднан.

Узнав об этом, Кемаль только презрительно усмехнулся и принялся за составление первого анкарского правительства.

Все эти дни Халиде Эдип внимательно наблюдала за Кемалем и ее, как она потом заявила, коробило от его лицемерия.

Впервые, признавалась общественная деятельница, она увидела истинное лицо Кемаля, который оказался самым настоящим циником.

Да и чем, как не цинизмом, еще было можно объяснить его игру на чувствах глубоко верующих в своего халифа людей.

И все же в искренность этого заявления верится с трудом, поскольку остается совершенно непонятным, почему самая выдающаяся турецкая женщина тех лет решила, что Кемаль «играл на чувствах верующих».

Да, Кемаль ненавидел султана уже тогда и, тем не менее, был вынужден в течение нескольких лет скрывать свои истинные чувства к «своему доброму другу».

Но если даже Халиде Эдип и удалось каким-то сверхъестественным способом вырвать у него подобное признание, то ничего особенно удивительного и уж тем более странного в его поведении не было,

В своем стремлении к чистоте она забывала одну простую и не такую уж сложную для понимания вещь: Кемаль был политиком и слово «циник» к нему не подходило, как уже не подходили и те общепринятые нормы морали, какими жили простые смертные.

На тех вершинах, на которые он пытался прорваться, царили иные законы, и подходить к ним с мерками обычных людей было бессмысленно.

И как здесь не вспомнить того же Наполеона, лившего в юности слезы над «Страданиями молодого Вертера» и, в конце концов, заявившего в одной из бесед с Талейраном, что нет в мире такой подлости, на какую он оказался бы не способен.

Как и любой политик, Кемаль мыслил уже не нравственными категориями, а целесообразностью и пользой для себя и страны.

Да и что ему еще оставалось?

Объявить в мусульманской стране о своем страстном желании как можно быстрее отделаться от халифа и, повернув против себя миллионы верующих, лишиться заодно и поддержки извне?

Потому и говорил:

— Право управлять дано нам Аллахом. Оно зиждется на силе и могуществе…

Именно эта целесообразность заставила его устроить пышную встречу бежавшему из Стамбула Февзи, хотя поначалу он собирался отправить его туда, «откуда он прибыл».

Более того, он потребовал от Февзи передать депутатам наилучшие пожелания от томившегося среди окружавших его врагов султана.

Что тот и сделал после того, как отгремели приветственные овации.

Конечно, это был самый обыкновенный подлог, тем не менее, он сыграл свою роль.

— После оккупации Стамбула, — говорил в меджелисе Кемаль, — перед нами с одной стороны — Антанта, не признающая никаких обязательств, никаких законов, руководствующаяся в своих действиях только своими интересами, не считающаяся ни с какими человеческими и юридическими нормами. С другой — зависимое, находящееся в плену правительство, не располагающее никакими средствами, чтобы защитить права родины, добиться выполнения условий перемирия и дать отпор иностранной агрессии. Безжалостный гнет с одной стороны и рабское бессилие с другой — вот перед чем оказалась наша страдающая, беспомощная и беззащитная турецкая нация…

В те же дни Национальное собрание опубликовало декларацию, в которой народу, или, как теперь предпочитали говорить кемалисты, нации объяснялись задачи меджелиса.

«Великое национальное собрание работает, — говорилось в ней, — чтобы освободить халифа, нашего падишаха, чтобы предотвратить расчленение Анатолии и присоединить нашу столицу к родине.

Мы, ваши представители, клянемся именем Аллаха и пророка Мухаммеда, что предположение о нашем „выступлении против халифа и падишаха“ — всего лишь ложь, направленная на уничтожение сил, защищающих страну, мусульманами, находящимися в заблуждении, и на захват страны, оставляя ее без лидера и защитника.