Ататюрк. Особое предназначение

В этот день, каким-то немыслимым образом прорвавшись через преграду его адъютантов, в его кабинет вбежала молодая женщина в черном пальто и сиреневой шляпе с вуалью.

— Меня, — представилась она, — зовут Латифе, я — старшая дочь Муаммера Ушакизаде. Я пообещала, что поцелую вашу руку!

И, не дав Кемалю опомниться, она исполнила свое обещание.

Не привыкший к такой экстравагантности, Кемаль только покачал головой.

Латифе и на самом деле была экстарвагнтной девушкой, и уже юных лет не соответствовала общепринятым нормам.

Ее отец Муаммар Бей был хлопковым магнатом и одним из богатейших жителей Измира.

Именно у него появился первый в городе автомобиль, а дети отправились учиться на Запад.

В двадцать четыре года Латифе стала обладательницей дипломов из Парижа и Лондона и свободно говорила на пяти языках.

Одетая в элегантный европейский костюм, стройная, с оливковой кожей и большими темными глазами, она производила впечатление.

Невысокая брюнетка, она восполняла недостаток физической красоты подкупающим шармом европейских манер.

Владея французским и таинственными секретами «общества», она заняла бы достойное место в любом салоне Парижа или Лондона.

Она никогда не скрывала своего желания удачно выдти замуж.

— Я, — отвечала она офицерам, предлагавшим ей руку и сердце, — выйду замуж только за самого главного мужчину в стране!

— Но тогда вам придется выдти замуж за султана! — воскликнул один из них.

— Значит, — ответила Латифе, — я выйду замуж за него!

После Первой мировой войны, когда державы-победительницы делили Турцию, а греки заняли Измир, Муаммар Бей бежал с семьей в Швейцарию.

Однако Латифе вскоре вернулась, чтобы ухаживать за тяжело больной бабушкой.

От каждого жителя Измира она слышала одно и то же имя: Мустафа Кемаль.

За неимением султана, Латифе реишла покорить Кемаля.

И как только войска Кемаля отбили город у греков. Латифе совершила поступок, на который не отважилась бы ни одна другая женщина.

Сама явилась к Кемалю.

И вот теперь она стояла в одном шаге от своей мечты.

Она с увлечением рассказала Кемалю о своей огромной радости в связи с победой при Сакарье, о своем стремлении вернуться в Измир, о своих злоключениях с греческими властями, которые приняли ее за шпионку националистов.

Затем она призналась, что носит на груди его портрет, вырезанный из французского журнала.

— Я, — заявила Латифе в конце беседы, — хочу пригласить вас с вашим штабом в наш дом…

Кемаль принял предлдожение.

Да и как не принять, если Латифе произвела на него огромное впечатление.

Именно такая женщина — уверенная в себе, независимая и образованная — была нужна ему сейчас, когда он собирался реформировать Турцию.

Надо полагать, что уже тогда он думал о Латифе не как о спутнице жизни, а как о выставочной жене, с помощью которой он собирался проводить свою политику в отношении женщин.

Переезд в Гёзтеп происходил в обстановке ужасного беспорядка, вызванного пожаром.

Пожар возник одновременно в нескольких местах.

Водопровод был перекрыт, дул сильный ветер, и бороться с огнем было невозможно.

За три дня и три ночи город исчез в огне пожаров.

Сгорело 20 тысяч домов, уцелел только турецкий квартал.

Тысячи горожан, спасаясь от огня, бежали на набережную.

Давка была невообразимая.

Многие из тех, кто кидался в море, надеясь найти спасение на кораблях союзников, утонули.

Говорили, что американские и английские моряки включали граммофоны, чтобы не слышать крики несчастных, молящих о помощи.

Вскоре после переезда Кемаль устроил пышный прием, и на нем блистали только два человека: хозяйка дома и он сам.

Они являли собою прекрасно смотревшуюся пару.

Она в черном платье и он в белом кавказском костюме, она с мило улыбавшимся лицом и он со своим словно выбитым на металле чеканным профилем.

Она — сама жизнь и он, проливший ради этой жизни реки крови…

Пожелав как можно чаще видеть Латифе, Кемаль сделал ее своим секретарем, и, прекрасно знавшая английский и французский, она разбирала его с каждым днем увеличивавшуюся корреспонденцию.

Латифе была не только женственна, но и честолюбива и настолько поразила его своими способностями, что он в шутку стал называть ее своей «начальницей штаба».

Когда у них выдавалось свободное время, Кемаль с удовольствием беседовал с ней на самые различные темы.

И Латифе, которой все больше и больше нравился Кемаль, делала все возможное, чтобы завоевать его сердце.

Но уже тогда в ее поведении проскальзывало до времени скрытое желание управлять своим будущим спутником жизни и его весьма изменчивым настроением.

На одном из приемов в доме Латифе Кемаль неожиданно для всех появился в русской рубахе, пел песни своей родной Македонии и много танцевал.

— Его движения были энергичны и полны достоинства, — вспоминал позже Фалих Рыфкы. — Он избегал ненужных жестов, и что самое странное, в его танце ясно виделось слияние западных и восточных манер…

Но еще больше журналиста поразили услышанные им в тот вечер речи Кемаля.

— Это, — восторгался он, — были речи решительно настроенного воина, расчетливого политика и гуманиста!

Когда все ушли, Кемаль с Латифе вышли на балкон.

Пожар продолжался.