Кликунов просил принять во внимание, что Самойлов – рабочий, «с заявлением явился по собственному почину (никто не знал, что он оппозиционер), что явно выраженной фракционной работы не вел, что подтверждается не только его словами, но и тем, что его фамилия совершенно не фигурирует среди оппозиционеров». Образов возразил: «Я не согласен с тем, что он откровенен, так как он путался в ответах; необдуманность таких решений с его стороны говорит за то, что его всегда можно сбить с толку. Есть остатки „ржавчины“, что доказывается подачей им голоса за оставление Кутузова в институте. Заслуги в том, что он сам подал заявление, я не вижу, так как он учел, что в конце концов будет известно о примыкании его к оппозиции».
В спор включился Федор Иванович Резенов: «Факт, что у Самойлова колебания кончились с опубликованием последнего письма Зиновьева, говорит за неискренность. Окончательно не осознал своей ошибки и опять может свихнуться. Но, принимая в расчет, что он рабочий, нахожу, что следует вынести только строгий выговор с предупреждением, взяв его в обработку».
Кликунов поддержал такую оценку. Постановили: вынести товарищу Самойлову строгий выговор, окончательно проверив его на общественной работе (семеро за против троих голосовавших за исключение).
В тех случаях, когда было установлено, что обвиняемый искренен, то есть заинтересован в правильной диагностике своего состояния, герменевтика получала свои права. Совместно с партийцем бюро начинало выяснять причины, продолжительность и серьезность его идеологических заблуждений. Оступившемуся коммунисту нужно было помочь.
Опрашиваемых призывали к активному участию в герменевтической процедуре. Многие из них пытались вникнуть в собственную душу и установить, были ли они оппозиционерами. «Я до сего времени не считаю себя оппозиционером», – говорил Уманец. Правда, поддержал меньшинство по крестьянскому вопросу, но дважды голосовал за тезисы ЦК. «Резолюция Кутузова по работе в деревне не давала оценки партийной линии, а дает ряд практических дополнений». «Я не считаю, что стоял в оппозиции, т. к. расценивал резолюцию, по которой голосовал, как дополнение к резолюции ЦК»[1685]
. «Конечно, тебе неудобно сознаваться в том, что резолюция Кутузова о работе в деревне была противопоставлена резолюции большинства, – заметил Образов. – Такое объяснение можно назвать нечестным. Нужно сказать откровенно, нельзя члену партии с 20 года, активному партработнику запутаться в таких вещах». «За нейтральное поведение во время дискуссии и невыдержанный, непартийный тон на бюро ячейки» ему был вынесен единогласный выговор[1686].В заявлении в Томскую окружную контрольную комиссию ВКП(б) от 15 января Беляев жаловался на недоразумение. «Благодаря моим выступлениям по ряду вопросов во время дискуссии, в которых некоторые из выставленных мною положений совпали с взглядами оппозиции, меня причислили к таковой. Настоящим заявляю, что ни в коей мере с оппозицией связан не был, следовательно, ни в какой фракционности не повинен». На ячейке Беляева спросили: «Считал ли ты себя оппозиционером?» – «Я думал, что тот оппозиционер, кто 1) подписал платформу 2) организационно с ней связан 3) ведет активную борьбу. Я же только голосовал за контртезисы»[1687]
. Горсунов мыслил сходным образом: чтобы считаться «организационно связанным с оппозицией, то необходимо посещать собрания и заседания, которые у них были, а этого я не делал», тем более «не был на заседании у Голякова перед кустовым собранием»[1688].Если бы аппарат интересовался фактами, то он бы учредил проверочные комиссии тотчас после завершения дискуссии и шел бы по свежим следам. Но ничего подобного не было[1689]
. Некоторый временной промежуток перед партпроверкой был необходим, считали в ЦКК, для того чтобы партийные герменевтики имели возможность наблюдать за провинившимся. Только испытание временем могло установить, был ли отошедший оппозиционер искренним. Ведь партиец не может капитулировать с ходу, как объяснял Радек. Для «искренней» и «открытой» капитуляции он нуждался в работе над собой[1690].