Не все оппозиционеры могли быть спасены. Если некоторые из них были только затронуты инакомыслием, то «убежденные» и «ярые» оппозиционеры были «неисправимы». Их внутреннее состояние описывалось партийными документами в манихейских понятиях как «гнусное» и иногда даже «мерзкое».
Следующие два случая затрудняли классификаторские потуги контрольной комиссии. Лабутин и Лунь долгое время вели себя неопределенно, походили на «примазавшихся». Их проступки были не очень значительными, но автобиографии настораживали. Вероятно, жизнь перековала их и уклонисты выпрямились. Но нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность того, что они оскверняли партию своим присутствием.
Кем был на самом деле Михаил Григорьевич Лабутин? Начнем с фактов из автобиографии: уроженец Самарской губернии (1899 год), мордвин-русский по национальности, «отец сначала крестьянин, потом рабочий. Я в 1912 году работал на пароме. Потому учился в 2‑х классовой школе до 1915 года. Все летнее время работал в ремонте. В 1915 году работал на выгрузке земли. В 1915 году отец умер, и я поступил в слесарную мастерскую учеником, где работал 7 месяцев. Потом работал слесарем до 1918 года. Во время революции имел чутье и после Февраля вошел в С-Д партию. Мне там поручили организовать союз молодежи <…>. Мы уже тут находились под влиянием фракции большевиков»[1696]
. Михаил Григорьевич служил шофером у белых, что не повышало к нему доверия. К тому же в 1921 году он вышел из партии «по легкомыслию», считая невозможным совмещать партнагрузку и учебу. Во время чистки непроизводственных ячеек 1924–1925 годов проверочная комиссия «нашла меня чуждым, примазавшимся элементом и исключила; окружная контрольная комиссия отменила это решение». Лабутин связи с оппозиционной группой как будто бы не имел и нелегальной литературы не читал, но голосовал за Кутузова.Главным герменевтом выступил Образов: «Лабутин имеет элемент оригинальности как оппозиционер. Его можно по его заявлению и словам считать незапятнанным. Трудно установить, что он рабочий по психологии. В Тайге в [19]17 г. я тоже работал и никогда не видел Лабутина среди рабочей молодежи, он ее чуждался и вращался среди интеллигенции». Кликунов считал, «что последние его шатания в дискуссии есть логическое завершение целой цепи его колебаний неуверенности. Не голосовал за контртезисы не потому, что убедился в правоте ЦК, а, возможно, из трусости, что я обосновываю разговорами с целым рядом товарищей. На протяжении целого ряда лет у Лабутина сквозят колебания, неуверенность и трусость». Подозрения в деклассировании ответчик возмущенно отверг: «В 1917 году я был в Союзе социалистической молодежи, которая состояла исключительно из рабочих. <…> Правда, во время переворота <…> часть пошла к Колчаку. <…> С интеллигенцией я не знался. Насчет колебаний во время дискуссии – неверно. Голосовал только потому, что хотел узнать неопубликованные материалы. Отделить меня от рабочих нельзя». Вопрос о Лабутине был передан в окружную контрольную комиссию «для выяснения всех факторов» (единогласно)[1697]
.Энигматичен был и Карл Карлович Лунь. «Работы оппозиционной я никогда не вел, – клялся он. – Не был достаточно подготовлен, только голосовал за [контр]тезисы». Образов докладывал: «тов. Лунь подал на имя ячейки заявление. Он пишет, что во время предсъездовской дискуссии ему казалось, что оппозиция делала более правильную принципиальную политическую установку в отношении партстроительства, в частности по руководству политикой Коминтерна. Но до окончания дискуссии он уехал в Новосибирск на краевой съезд строительных рабочих, где рабочие делегаты наряду с повседневными нуждами своих предприятий требовали от съезда, чтобы он внес постановления, осуждающие политику оппозиции как действие, разлагающее сплоченность трудящихся и диктатуру пролетариата. По приезде со съезда он в частной беседе с тов. Пищалко сообщил, что приехал со съезда совершенно перерожденным человеком, и рассказал ему, что он стал на сторону ЦК».
Лунь добавил, что из оппозиции он был связан только с Пищалко, «и то это объясняется знакомством с ним по прежней совместной работе».