Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

«Создалось мнение, что я что-то скрываю, – отвечал Курков, – говорю неискренно и признал свои ошибки. Скрывать других оппозиционеров я не могу, так как все они известны. В силу действительности я убедился, что я заблуждался, дальнейшее подтвердило это. Я настолько сроднился с партией, что исключение из нее для меня будет очень тяжелым наказанием».

Вердикт давался тяжело, но в итоге Куркова исключили как «идеологически шатающегося».

19 марта Курков просил бюро ячейки «пересмотреть вопрос о моем исключении из партии. Наказание, которое применило ко мне бюро ячейки, считаю слишком суровым. Преступление свое перед партией выразилось в даче подписи под платформой и голосовании за тезисы оппозиции. Я признаю и сознаю, что я достоин наказания, но не столь сурового, не политической смерти». «Политическую смерть» большевики часто понимали так же, как христиане «духовную смерть»: исключение из общины («тела церковного»), отлучение.

Курков был большевиком «с самого детского возраста и до самой учебы, после революции», воевал за красных, боролся с белочехами. «Обидно, что теперь приходится тянуть прошлое, чтоб прикрыть настоящее, но ввиду строгости примененной ко мне [меры] за содеянное мною я хочу хоть несколько умалить, смягчить этот приговор за пережитое в прошлом. Мне кажется, судить так раскаивающегося нельзя. В партии я прошел через трудный путь, сжился с ней органически, и вырвать меня из нее с такой суровостью, не применяя для [меня] мер предупредительного характера, не веря мне, хотя я и обещаю честно выполнять волю партии, мне кажется неправильно. Если я <…> впал в ошибку, то это еще не значит, что меня надо добивать, хотя этим я и нанес партии большой вред. Я не карьерист, партия для меня не средство к жизни, а цель, через которую рабочий осуществит свои [мечты]. Не думал же я, чтобы сделать для рабочих хуже, а если ошибался, то есть [смысл] направить меня»[1702].

Куркову удалось добиться своего: райком заменил меру воздействия на «строгий выговор»[1703].

6. Стратегии защиты

Было бы, пожалуй, преувеличением сказать, что в центре партпроверки стояла состязательная процедура. Коммунисты отталкивались не от формальных соображений, а от сути дела, как она им виделась. Один и тот же член бюро мог выступать как обвинитель и как защитник не только в зависимости от случая, но даже при разборе дела одного и того же обвиняемого. Любое обстоятельство, любой сюжет, даже самый отдаленный, могли обсуждаться. Улик не предъявляли, экспертов не вызывали. Главным защитником был всегда присутствующий обвиняемый. Зная свои обстоятельства лучше других, он отвечал на удары партпроверкомиссии.

Крестьянам защищаться было легче всего. Партия считала их неразвитыми и обычно была к ним снисходительна. Достаточно было 25-летнему Матвею Павловичу Зубкову хоть минимально продемонстрировать осознание своей ошибки, и он отделался простым выговором. На райкоме он сказал, что голосовал вместе с Кутузовым «главным образом по крестьянскому вопросу, потому что с крестьянским бытом знаком, работая батраком при Колчаке. При проработке материалов, предшествующих съезду, мы пришли к такому выводу, к которому натолкнули нас цифры, и нам показалось, что ЦК партии ведет недостаточную политику в деревне по отношению к кулаку». Зубков отрицал участие в «коридорной пропаганде». На партсобраниях «говорил о тех вопросах, какие стояли на повестке дня, а голосовал потому, что считал своим долгом сказать, что с таким вопросом я не согласен». «Анализируя свое поведение в период дискуссии, делаю о себе следующий вывод, – писал Зубков в заявлении об отходе, – недостаточно вникнул в сущность <…> разногласий между партией и оппозицией. <…> Сейчас фиксирую этот факт: приходится сказать, что я недостаточно работал над собою»[1704].