Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Зуев бравировал политическим инфантилизмом: «Читаю исключительно „Правду“, и то не всегда. „Большевика“ не читаю, следовательно, отстал. <…> Сомнения по международному вопросу отношу за счет незнания вопроса и влияния среды». Чуть ли не самая паршивая овца в стаде, Зуев должен был быть проверен «на общественной работе». Постановили: вынести строгий выговор (единогласно)[1706].

То, что проверочная комиссия относилась строже к непролетарским элементам, значило, что Гриневич, по одному списку «служащий», по другому – «прочий», попал в серьезный переплет. Федор Никитович Гриневич родился в Томске в семье кондуктора. До 1916 года он учился в учительской семинарии, а в 1917‑м поступил в дружину и уехал на фронт. По дороге «познакомился с революционерами <…> участвовал в революцион[ной] забастовке эшелона. На Юго-Западном фронте разносил „Правду“ в австрийские окопы». Гриневич вступил в партию в 15 лет. «В Красной армии был выделен в организационную тройку, организовав из пленных мадьяр» (1918). Гриневич попал в плен, на следственной комиссии отвечать отказался, и его посадили в тюрьму до ноября. «Из тюрьмы меня выпустил эсер». «В белой армии был 21 день в 1919 году». Работал по организации Союза молодежи в 1920–1921 годах, потом учился на рабфаке[1707].

– Кто отец жены?

– Отец был торговцем, татарин, оборотов торговли не знаю. Умер в 1917 году[1708].

Кликунов охарактеризовал Гриневича как типичного представителя интеллигенции: тот занимал неопределенное положение. «Тов. Гриневич заигрывал с оппозицией, там побывал, а потом перекочевал в лагерь ЦК. Формально к нему не придерешься, но его выступления, которые все слышали, наводят на грустные размышления. Тов. Гриневич не осознал серьезности положения в партии, говоря о треугольнике. Гриневич перегибал из острых ощущений».

Образов критиковал заявление Гриневича: «По существу ничего об оппозиции не говорит, а говорит о технике <…> дальше он указывает, что треугольник может быть со всех трех сторон острым». «Я об этом вопросе говорил <…> когда дискуссия рассматривалась как определенная борьба в вопросе двух лагерей, – оправдывался Гриневич. – Наша партийная дискуссия не была четка и ясна, поэтому легко можно было вскружить голову, о чем я и говорил». В райкоме соглашались: «Ведь Гриневич старый член партии с 1917 года, должен был помогать партии, а он шатался и не был уравновешен в трудный момент для партии». «Я свое поведение себе в заслугу не ставлю, – сказал сам обвиняемый, – а наоборот, усиливаю свою вину, поскольку я член партии с 1917 года»[1709].

«Шатания у меня были, читал оппозиционную литературу и документы, но голосовал все время за линию партии. По крестьянскому вопросу не расходился, а расходился по Китайскому вопросу».

– Как же ты свихнулся с пути, ведь в партии состоишь давно?

– Главным образом потому, что был в армии политруком, был оторван от производства[1710].

О Гриневиче шутили, что «он говорит за оппозицию, а голосует за ЦК»[1711]

. По китайскому вопросу Гриневич был склонен поддерживать оппозицию. Насчет семичасового рабочего дня он говорил, что «мера современная, но в части практического осуществления [вряд ли осуществимая]». По его собственным словам, Гриневич «ни с кем из оппозиционеров не сносился».

А какие у него были «взаимоотношения с оппозиционной группой»? Как сильно он ощущал «влияние Кутузова»? «Кутузов на меня влиять не мог, т. к. я считаю, что он должен поучиться у меня». Гриневич объяснял частые посещения Кутузова тем, что «мы с Кутузовым личные друзья». Были со стороны Кутузова попытки дать поручения, «но я не соглашался (разговор был в конце октября или начале ноября, точно не помню)».

Вопрос: Читал ли платформу?

Ответ: Не пришлось, если была бы возможность, то читал бы. Читал отрывок из заявления Ильича.

Дальнейшие реплики Гриневича выдавали сильное волнение и замешательство. «Члены ЦК являются раскольниками, поставив партию в неведение в острый момент, переживаемый партией», – говорил он скороговоркой. Стенографист не все успевал записать: «Я считаю дискуссию лабораторией политической мысли <…> если рассматривать дискуссию как лихорадочную борьбу не только внутри партии, но и за пределами ее, то я сделал большое преступление перед партией, поддерживая оппозицию». Недавние испытания в конечном итоге способствовали умственному росту: манифест о семичасовом рабочем дне – «широкий жест ЦК в отношении рабочего класса, приуроченный к десятилетию Октябрьской революции» – наполнил его надеждой.