Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Некоторые из представших перед проверочной комиссией рабочих не могли отрицать свою очевидную оппозиционную деятельность. Например, Яков Артемьевич Кочкуров, сын рабочего и герой Гражданской войны. «Без отца остался 13 лет. На чужую работу пошел с 9 лет, потом военная служба, затем работал грузчиком, на железной дороге, на кожесушилке. После революции был членом полкового комитета. Был на фронте против чехов. 20‑й год ездил по ликвидации банд. Имею два ранения, полученные в гражданскую войну».

Но Кочкуров был идейно близок с Кутузовым и неоднократно с ним общался:

Вопрос: При каких обстоятельствах подписал платформу?

Ответ: Местные лидеры, узнав, что я в первый раз голосовал по-оппозиционному, предложили мне платформу, я спрашивал, от кого она, мне объяснили несколько раз, после некоторых колебаний подписал.

Вопрос: Ходил ли на квартиру к Кутузову?

Ответ: Нет, и ни каких связей не имел. <…>

Вопрос

: Был ли в курсе осуществления работы оппозиции?

Ответ: Нет, никого не знал.

Вопрос: Интересовало ли, к чему ведет кутузовщина?

Ответ: Нет.

Вопрос: Пытался ли кто переубедить?

Ответ: Да, Бердяков. Начал, но не кончил. Помешали. Пытался выяснить по Китайскому вопросу, крестьянскому вопросу и Англо-русскому Комитету.

Вопрос: Что побудило склониться к оппозиции, факты или документы?

Ответ

: Частичные явления в жизни, появившиеся, как будто подтверждающие эти неопубликованные документы, в результате чего и запутался.

Риторический маневр, связанный с «солнечным затмением», спас Кочкурова от верного исключения. Он утверждал, что «запутался». «Общий уровень» Кочкурова, как утверждалось, был низким, и поэтому он шел на поводу: во многом данный партиец не разбирался – «вследствие слабого его общего уровня и трудности совмещения для него академии и теории». То был явный случай упадничества. Волков подпевал: «Я говорил с Кочкуровым по Китайскому вопросу и убедился, что он переоценивает роль личностей в истории. Общее же впечатление такое, что он был основательно поднакачан». Но, отмечал член бюро, необходимо было принять во внимание его «недостаточную теоретическую подготовку». Как выразился Образов, «его что-то захлестнуло. Кочкуров говорил мне, что ему это непонятно. Конкретные мелочи Кочкурова, видевшего в жизни кой-какие, хотя и мелкие, ненормальности, заставили его в момент дискуссии свихнуться».

К весне 1928 года он пришел в себя. «У Кочкурова больше искренности, чем у других оппозиционеров, – заявил Кликунов. – Отношение к кутузовщине другое и вообще больше положительных сторон, а потому напрашивается более мягкое решение». «Теперь, после этого урока он не будет так необдуманно поступать», – заметили его доверчивые дознаватели. Ячейка возьмет на себя ответственность за «обработку» сознания Кочкурова, дабы удостовериться, что он вернулся в нормальное состояние[1720].

В том, что удалось Кочкурову, 23-летний Моисей Луговиер потерпел неудачу. Годы, проведенные им в качестве кузнеца, составили впечатляющий рабочий послужной список. «В летние перерывы в бытность на рабфаке тоже чернорабочий». Поначалу неподобающее поведение Луговиера во время дискуссии выглядело не страшнее, чем поведение Кочкурова: он был обвинен в чтении запрещенных материалов. Однако в отличие от Кочкурова Луговиер был лишь кандидатом в партию и говорить мог только в условном наклонении. Выяснилось, что Луговиер читал кое-какие нелегальные документы, например «написанное карандашом» завещание Ленина, «хотел почитать убедиться». Он не голосовал «контрабандой», но, если бы «имел право», «подписал бы платформу». Завещание он читал и отдал потом Пархомову, вместе с которым жил.

Вопрос: Ты говоришь, что не имел возможности разобраться, кто прав, и в то же время в коридоре ты дебатировал вопрос как оппозиционер. Как это понять?

Ответ: Я не пропагандировал, а были сомнения, благодаря своей политической близорукости.