Все это не вызывало доверия. «Луговиер оппозиционер с детским сердцем, – заявил Фельбербаум. – Он выгораживает себя. Нет откровенности. Он ходил вместе с Пархомовым и предлагал читать нелегальную литературу, здесь же он говорит, что не пропагандировал. Путается в ответах. <…> Раз он сам говорит, что у него было предвзятое мнение, что он давно был заражен. Заявление подал под страхом исключения». Курасов повысил градус обвинений: «Поведение во время дискуссии у Луговиера было „львиное“, здесь он отрицает, что пропагандировал, на самом деле видевшие его в момент дискуссии могут без преувеличения сказать, что он вел себя истерично».
Луговиер положил свою «истерию» в основу защиты: у меня сложилось «предвзятое мнение», идея фикс о правоте Кутузова, радостно уверял он. Маневр оказался тщетным: Луговиер, заключили следователи, не оступившийся коммунист, а вообще не коммунист. «Перед нами <…> фракционер, провалившийся на кандидатском экзамене». О временном «затмении» речь могла идти только тогда, когда политическому заблуждению предшествовала надлежащая сознательность[1721]
. Объясняя свое поведение тем, что «доверился авторитету лидеров оппозиции и их авторитет противопоставил партии», Луговиер проявил «крайнюю неискренность». В заявлении об отходе он «не указал ни одного факта о деятельности других групп томских оппозиционеров, с которыми он сталкивался»[1722].Не в лучшем положении очутился другой кандидат в партию, 25-летний Айзик Неухович Борер. Сын еврейского учителя, он «занимался своим трудом с 15 лет, затем работал на кожевенном предприятии у частного хозяина». Как комсомолец Ляховского района участвовал в продналоговой кампании, двухнедельнике топлива, борьбе с бандитизмом. В 1925 году стал кандидатом партии по 2‑й категории (непроизводственный рабочий) и был направлен на томский рабфак[1723]
. Несмотря на «шесть с половиной лет работы на производстве», Борер показал во время дискуссии «невыдержанность», можно даже сказать – «наклонности к фракционности», ворчали по этому поводу в партийном бюро. Он читал рукопись – получал от Луговиера – и знал, что тот «разделяет взгляды оппозиции. Но о связях его я ничего не знал, старался держаться особняком, при дебатировании вопросов отходил».Кликунов выпячивал лиминальный статус обвиняемого: «Все видели и убедились, что Борер вел себя как самый непримиримый оппозиционер. Перед нами человек, который не прошел еще испытания как кандидат и в период испытания доказал, что та партия, куда он намерен был влиться, – не его партия <…> напрашивается логический вывод, что ему и не следует быть в партии». «Мне приходилось не один раз наблюдать за Борером все время собраний, – добавил Бердиков. – Везде бросалась резкость поведения, и, если бы он имел право голосовать, несомненно, что он голосовал бы за оппозицию». Резенов тоже не закрывал глаза на очевидное: «Очень многим приходилось видеть поведение Борера, и в сегодняшних ответах нет нисколько правды»[1724]
.Бюро рекомендовало исключить обоих кандидатов-оппозиционеров. Соблюдая устав, Кликунов зачитал их заявления перед всей ячейкой и просил утвердить наказание.
– Нет.
[
[
Оппозиция давно протестовала против того, чтобы приверженность к идеям меньшинства дисквалифицировала кандидата. «В статье тов. Ярославского от 26 августа [1927 года] содержится прямая директива местным организациям не переводить оппозиционеров-кандидатов в партию. <…> Этакая директива означает явное издевательство над уставом партии»[1725]
. Христианская параллель налицо: пока новиций (в православной традиции – оглашенный) не принимался в общину, он не мог испытывать полноценных сомнений, это свидетельство его непригодности.