Тут можно предположить, что партпроверкомиссия интуитивно догадывалась о «сетевом» характере оппозиции. Во всяком случае, она понимала, что оппозиция в чем-то устроена не так, как ядро партии.
Более того, Николаев был бунтовщиком: «Мы имеем дело с серьезным оппозиционером, который считался с [оппозицией] и сразу отошел от нее и очень искренне признается в своем поступке. Мне вторично пришлось говорить с Кутузовым, который на задаваемые мною вопросы отвечал до конца, даже не отрицая момента, и который думал овладеть ячейкой, и шаги у них были на это. Что касается о председателе, то я был поставлен в известность и принял некоторые предосторожности на свой риск. Я предлагаю не отделываться легким наказанием, а исключить его из партии по двум характерным причинам: 1) как активного оппозиционера и 2‑е – за предложения срыва нашей ячейки».
Когда поражение оппозиции стало очевидным, «тов. Николаев услышал под собою слабую почву и постепенно стал отставать от оппозиции». Он послал одно заявление, затем второе и, наконец, в своем третьем заявлении «открывает всю гнусность оппозиции». Но, даже давая более полные показания, Николаев продолжал подрывную деятельность.
Хронология, выстроенная Кликуновым, была убийственна: как только шансы оппозиции на успех сошли на нет, Николаев ушел в подполье, превратился из открытого оппозиционера в обычного двурушника.
Пространные филиппики Кликунова смутили Николаева, но он взял себя в руки: «Я считаю выступление т. Кликунова в большинстве заслуживающее внимание, – сказал он. – Действительно, во время моего выступления я привлекал голоса, а иначе не было бы и цели выступать. Только т. Кликунов неправ в том, что я был руководителем, я таковым не был и не буду». Николаев делал акцент на своем покаянии: «Постепенное отступление объясняется тем, что я несознательно подумал, и у меня появились сомнения до того времени, пока тов. Львов не сделал доклад, после которого я [все] уяснил себе и подал третье заявление. Если бы не сделал т. Львов доклад, то бы я остался, наверное, при своем убеждении».
Иными словами, Николаев настаивал на том, что его выход из оппозиции был результатом переосмысления, а не желания спасти свою шкуру. «Теперь я сам не знаю, почему попал в группу оппозиционеров, и моя вина только в том, что я не сообщил раньше в ячейку». А что касается его риторических способностей, то они не всегда использовались во вред: «Здесь убеждают, якобы через т. Николаева был использован т. Горбатых, но я могу уверить Вас, что я отошел вперед от оппозиции и убеждал еще т. Горбатых [сделать это]».
Но почва уходила из-под ног Николаева. «Принимая во внимание его развитость в достаточной степени и выступление т. Кликунова», Фельбербаум снял свое предложение (строгий выговор) и присоединился к предложению Карасова об исключении. Бурлакин голосовал так же, «потому что в 25 году жил с ним вместе, [и уже тогда] он доказывал мне о невозможности построения социализма в одной стране».
Пять голосов было подано за то, чтобы исключить Николаева из рядов ВКП(б), за строгий выговор – три голоса.
На общем партсобрании опять задавал тон Кликунов: «Зачитаю вам заявления Николаева, – начал он. – (
Кликунов уступил и прочел заявление полностью. Бюро решило Николаева исключить, добавил он, так как тот «был активный фракционер, организационно с оппозицией был связан и вел активную работу».
Николаев ответил, что и он, и его единомышленники недавно сделали важные шаги на пути к перековке: