Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

…если бы мы [не] были искренни в своем последнем заявлении, то эти действия можно было бы считать провокаторскими. Наш отход от оппозиции вполне искренен. Мы ошиблись, необходимо нам предоставить возможность исправить свои ошибки. Теперь мы от сомнений отрешились. Неужели за одни сомнения мы перестали быть членами партии? Припомните 1917 год, когда Рыков и Ногин вышли из состава правительства, будучи не согласны по вопросу о закрытии буржуазных газет. Целый ряд виднейших товарищей ошибались по различным вопросам, но, тем не менее, и сейчас они приносят существенную пользу. Мы, конечно, не можем сказать, что в будущем никогда не сделаем ошибок, но мы не непогрешимы.

Весь смысл речи заключался в самонаблюдении: «Постепенность моих трех заявлений объясняется известным психологическим процессом».

Эта защита затрагивала ключевой вопрос герменевтики: кто лучший коммунист – тот, кто никогда не грешил, или тот, кто грешил, но раскаялся? Заимствуя свой аргумент из христианской матрицы, Николаев практически ссылался на слова Луки из Священного Писания: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7).

Коммунист должен быть непорочен. Но, по логике пастырской власти в интерпретации Мишеля Фуко, если у коммуниста нет несовершенств, если он слишком чист – не вселит ли это в него нечто вроде гордыни, не станет ли его сознание превосходства в своем совершенстве пропастью, соблазном, который заведет его в чужой лагерь? Поэтому хорошо, если у Николаева есть несовершенства, если он знает, в чем несовершенен, и не лицемерит, скрывая свои недостатки. Хорошо, если он откровенно раскаивается в них, сожалеет о них, тем самым принижая себя в глазах товарищей, что для них поучительно, тогда как, стараясь скрыть свои слабости, он может вызвать их возмущение.

Неудахин, еще один оппозиционер, находившийся в зале, попытался превратить достаточно оригинальную аргументацию Николаева в общую базу всех отречений: «Я был сам в оппозиции и знаю, что с тех пор, как Николаев заявил об отходе, он отошел действительно».

Николаев и Неудахин намекали на то, что сторонникам большинства ЦК просто никогда не приходилось бороться с соблазном. Николаев соблазнился, но ныне, придя в себя, развил иммунитет к оппозиционной лихорадке. Эта нестандартная защита ставила под сомнение постулат Кликунова, что, мол, оппозиционер – навсегда оппозиционер. Только Неудахин, переживания которого были чем-то похожи на опыт Николаева, мог идентифицироваться с обвиняемым и судить о нем с настоящим пониманием дела.

Николаев отсылал к следующему эпизоду партийной истории: 4 ноября 1917 г. Рыков и Ногин подписали заявление во ВЦИК, говорящее о необходимости «образования социалистического правительства из всех советских партий… вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет народных комиссаров… Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя перед ЦИК звание народных комиссаров… Мы уходим из ЦК в момент победы… потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК ведет к потере рабочей партией плодов (своей) победы»[1794]. Вскоре Рыков и Ногин признали свою «ошибку» и им позволили продолжить работу на руководящих государственных должностях – Николаев видел в этом эпизоде из партийной истории прецедент, подтверждающий его правоту.

Озадаченный таким «софизмом», Кликунов поспешил развенчать столь нестандартную герменевтику. Не подобает, считал он, исповеднику и исповедующемуся меняться местами: