Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1

Теперь модная тема говорить: «Все ошибались». И Рыков ошибался, и Ногин ошибался, почему Николаеву не ошибиться. Такая постановка вопроса никуда не годна. Ты прекрасно знаешь, что ты навредил Партии, и теперь крутишься. Ты знаешь, что, кроме исключения, ты нечего не заслужил, что должен был об этом и заявить, что, даже будучи исключенным, ты постараешься опять поступить в партию.

Используя против обвиняемого все оружие, имевшееся в его распоряжении, – ведь Николаев чуть было не сверг его, – Кликунов победил.

Несколько партийцев предлагали ограничиться «строгим выговором с предупреждением». Усанов мотивировал это так: «Николаев вел работу среди железнодорожных рабочих <…> и не отрывался от пролетариата. Заявление его вполне искренне, и нужно крепко подумать, прежде чем исключать его». Однако при голосовании исключение поддержали 134 человека, а строгий выговор – только 22, и Николаев встретил «политическую смерть», которой так боялся[1795].

Осужденный как опасный троцкист, Николаев был исключен из партии, но не арестован, по крайней мере не в 1928 году. Даже когда еретики были раскрыты, они не уничтожались тотчас же. Рецидивисты классифицировались как неисправимые контрреволюционеры только после нескольких неудачных попыток перебороть сомнения и солидаризироваться с генеральной линией. Проверочная комиссия, как все коммунистические трибуналы совести, имела мандат ставить диагноз, но не наказывать. Расправа с оппозиционерами были прерогативой судебной системы. Так же как средневековый инквизитор не имел права сжечь еретика, а должен был передать его светской власти, наказание за контрреволюционные деяния всегда оставалось в руках ОГПУ, а позже – НКВД.

Необходимо было окончательно разобраться и с дружком Николаева и подписантом совместных с ним заявлений, Петром Ивановичем Горбатых. «Проступок» Горбатых состоял в том, что «на собраниях ячейки СТИ выступал в защиту доводов оппозиции». Принимал, совместно с Николаевым, «активное участие во фракционной работе группы Тарасова». Бюро было настроено на исключение. Красников напомнил, что обвиняемый «уверен был в правоте оппозиции и всеми силами вбивал клин в партийную трещину». «Фракционером он стал в Ленинграде, и несомненно, что влияние столицы есть, – добавил Фельбербаум. – Горбатых скрывает своих соратников, и если называет, так тех, кто уже получили по заслугам. Не верится также, чтобы он подписал платформу, не дочитав ее до конца». «В ответах и мотивировках нет увязки, последовательности, искренности, – согласился Образов. – Горбатых до конца не сознается, что был на предкустовых нелегальных собраниях. Как активного фракционера следует исключить».

Кликунов был единственным, кто считал, что нельзя быть настолько взыскательным к рабочему: «Горбатых был просто использован местными лидерами оппозиции. У меня впечатление, что он не путается в ответах. Кроме того, он [не такой] уж квалифицированный оппозиционер, как некоторые о нем думают». Но Борисов напомнил, в чем суть спора: «Есть опасность, что при первой возможности он будет там, где он был, а поэтому следует его исключить».

«Свою вину я не скрываю, – сказал Горбатых в заключительном слове. – Напрасно говорят здесь о ленинградской закваске. Теперь трудно восстановить, на каких нелегальных собраниях я был. Сразу же по выходе из больницы я заявил бюро о подписании платформы. Передо мной стояла дилемма: или сказать партии все, или катиться дальше. Сознавая уже в то время ошибочность оппозиции, я выбрал первое». Для того чтобы защита была действенной, Горбатых было необходимо сказать пару слов о трудовом и армейском прошлом: «Отец работал в шахте. С 14 г. в деревне. <…> В 15 г. работал на колбасной фабрике. Затем я работал на Мурманской ж. д. Потом был мобилизован, но бежал». И быстрый переход к революционной деятельности: «Во время взрыва артиллерийской казармы в Томске сидел в тюрьме. В 19 году был член ревкома, затем рабфак, институт».

Но защита не сработала, его трудовой и боевой опыт никого не убедил: бюро единогласно рекомендовало исключить Горбатых как «активного оппозиционера».

Кликунов зачитал совместное заявление Горбатых и Николаева на ячейке и дал соответствующие «пояснения». Зачастую все зависело от степени сознательности товарища: одни и те же нарушения могли вызвать самую разную оценку.

У каждого было свое мнение.