Автор Исландии

Семь месяцев я жил в самой крупной в истории человечества империи тьмы – а вернулся с готовой рукописью целого евангелия об этой «воскресной школе, простершейся от Балтики до самого Тихого океана», в которой происходит величайшая в истории воспитательная работа и где директор «посредством марксизма выводит миллионы и миллионы людей из мрака глупости и отчаяния». Но на самом деле это был крупнейший спектакль в истории, спектакль, который обманывал не только зрителей, но и всех актеров, сценографов, осветителей, суфлеров, нашептывавших правильный текст. И даже сами главные герои присягали автору на верность в своих заключительных монологах, которые при всем том были чистейшим вымыслом, свитым из слепого помешательства отчаяния; они признавали за собой несуществующую вину, а потом их расстреливали под гром аплодисментов. А я сидел в зале. Десять дней я сидел и смотрел судебный процесс над Бухариным со товарищи, и мне даже в голову не приходило, что все это спектакль. Дьявольский паук сплел такую искусную сеть, что любая муха, угодившая в нее, сама продолжала плести ту же сеть – которая в конце концов раскинулась на пол земного шара. В центре паутины сидел Коба: один – в той пирамиде, на строительство которой затратил всю свою жизнь, задействовал половину человечества на воздвижении этого мавзолея самому себе – великому фараону в кожаных сапогах, – памятника на следующее тысячелетие.

Мы участвовали в этом. Мы клали свои слова на чашу весов. Мы двигали эти обтесанные камни. Мы полжизни потратили на постройку той пирамиды, которая называлась «коммунизм», во славу человека, который коммунистом никогда не был. Который полжизни потратил на расстрел коммунистов.

Каждому обвиняемому полагалось указать еще на пятерых. Всего за несколько лет вся страна стала виновна в сговоре против одного человека. Пирамида коммунизма была воздвигнута из ружейных патронов. Каждая пуля, вылетавшая из ствола, давала толчок еще пяти таким же; они вместе – двадцати пяти, а они в свой черед – ста двадцати пяти, а потом они превращались в шестьсот двадцать пять новых выстрелов, а те – в три тысячи сто двадцать пять. Пули летят быстро – и всего за несколько лет паутина была готова: диктатура страха простерлась от Минска до Якутска с запада на восток, и от Архангельска до Ташкента с севера на юг.

Коммунизм был пирамидой пороха.

Во время переписи населения тридцать шестого года пятнадцати миллионов советских граждан недосчитались. Пятнадцать миллионов мух сплели собственную паутину. В моей книге было всего восемьдесят тысяч слов. Но под каждым из них похоронен человек. Я покрыл восемьдесят тысяч убийств.

«Сказка на востоке». Книга, которую я лучше бы не писал. Однажды, много жизней спустя, я взял ее в библиотеке и потерял. Много лет я исправно получал напоминания о несданной литературе. О незнании в литературе. Штраф за эту книгу я выплачивал с удовольствием. В конце концов я принудил себя подготовить переиздание. «Исправление языка и стиля» – так это называлось в предисловии. «Исправление жизни» было бы точнее. Я и впрямь был настолько сам себе противен, чтобы согласиться на это? Нет ничего грустнее, чем когда восьмидесятилетний старец пытается исправить былые грехи юности. Это было летом 1989 года. Осенью рухнула Стена. Паутина разлетелась в клочья за пять минут. Но мухи все равно так и остались дохлыми.