Байкал - море священное

Ощущение несвободы, висевшее над ним, отступило, когда вышел из лесу и очутился на околице рабочего поселка. Теперь остро зримая им несвобода предназначалась не для него одного, а для огромной массы людей, скопившихся в рабочем поселке, зажатом с трех сторон глухой тайгой, а еще с одной к нему подступало море, и было неласковое к людям, которые даже не знают, что они в плену, в клетке, и за всю жизнь не вырваться им никуда, и в другом месте в степи ли, в горах ли, их будет ожидать клетка… Только не видят ее, а я вот увидел… Мефодий Игнатьевич покачал головою и пошел в сторону железнодорожной станции: там что-то происходило, движение какое-то промеж людей, шевеление, напомнившее недавнее снежное шевеление. Подошел поближе и увидел людское скопление у вагона, откуда сноровистые руки все выбрасывали и выбрасывали тускло поблескивающие иконки, а потом заметил солдат, вытянувшихся в цепочку, серых и суетливых, удивительно похожих друг па друга, словно бы все были близнецами. Подле солдат стоял молодой поручик с картинно восковым, словно бы уже и неживым ли цом, узнал его тотчас же, это был поручик Крыжановский ныне исполнявший обязанности помощника жандармского ротмистра. Поручик тоже, как и солдаты, был не в меру сует лив и все время оглядывался. Скоро подошел пехотный капитан, маленький, с нервно подрагивающей челюстью к которой он то и дело прикладывал руку, словно боялся, что отвиснув, она может и не встать на место. Крыжановский что-то сказал, и капитан с минуту пребывал в холодном и мертвенном, даже издали было видно, недоумении, йотом отшатнулся, уже и не глядя на поручика, и еще через минуту вяло и неуверенно, как будто преодолевая боль от раны внезапно открывшейся, поднял руку и что-то отрывисто резко, почти сердито сказал… Раздался оглушительный грохот, где-то, кажется в пристанционном нежилье, загремело зазвенело, упало… А спустя немного в толпе, скопившейся у вагона, ахнуло, закружилось, поднялась людская сумятица, наполненная животным страхом. И этот страх, доселе никогда не виданный Мефодием Игнатьевичем, казалось, нанявшийся до самого неба вместе с разом поднявшимися до удивительной высоты криками: «Убивают!..» — вошел в пего злою упрямою занозою, и он не выдержал, побежал вместе с другими… Но потом вернулся. Видел впереди себя худого и жилистого человека, не сразу, а все ж узнал и уди вился: что ему-то тут надобно?.. И это удивление как-то успокаивающе подействовало на пего, хотя он еще и не понял что произошло и почему солдаты затеяли стрельбу. Христя Киш, а это был он, прошел сквозь строй солдат и пошатнулся Мефодий Игнатьевич подбежал к нему, хотел подсобить, но тот так посмотрел на него, словно он тоже виноват в том, что случилось, и Студентиков, проклиная себя за вязкую, мешающую движениям тела неуверенность, подошел к Крыжановскому

Он подошел к Крыжановскому и спросил дрогнувшим голосом:

— Вы что затеяли?..

Было противно слышать этот голос, и он тут же позабыл, о чем спросил, подумал с досадой о том, как он нынче, наверное, дурно выглядит. Мефодий Игнатьевич, пожалуй, так и не вспомнил бы, о чем хотел узнать у поручика, когда бы тот сам не сказал уныло и беспомощно, точь-в-точь как баба, не сумевшая совладать с пьяницею-мужем, отчего он натворил бог весть что и теперь, зло понурясь, в сопровождении унтера, плетется в кутузку:

— А что я могу, сударь? Что-о?..

И тот, второй офицер, пехотный, командовавший солдатами, тоже, казалось, ничего не смог бы ответить, когда б и у него поинтересовались, что произошло нынче и отчего… И уж тем более не сумели бы ответить солдаты, которые стреляли в людей… Теперь они стояли, опустив к ноге смертоносное оружие, то самое, что в порыве неожиданно добрых чувств называли не иначе как сестричкою или сестренкою, разными ласковыми словами, которые, случалось, вспоминались им на долгой, томительной, не во благо человеческому сердцу, а во зло ему службе и которые употребить было не на что. Солдаты стояли, боясь посмотреть на то, что сотворили своими руками, и в нетерпении ждали, когда командиры уведут их отсюда. Но те, казалось, позабыли обо всем на свете, и об этой тонкой, уже разорвавшейся в ряде мест живой цепочке солдат, стремящихся всяк наособицу стать меньше, незаметнее, словно бы так можно отделить себя от остальных, сделавшихся по непонятной никому из них причине убийцами… И в этом своем стремлении они тоже были похожи друг на друга, так искренне ненавидели нынче свое оружие и с такою опаскою, словно бы боясь обжечься, держали его в руках, что Мефодий Игнатьевич, глядя на них, засомневался: те ли самые солдаты стреляли в людей? Но нет, солдаты были те же самые, и люди, в которых стреляли, те же самые…