Балет моей жизни

Чтобы не чувствовать себя совсем одинокой, я пригласила госпожу Гурней, жизнь которой почти развалилась после смерти Сары Бернар. Жанна Гурней, славная и честная женщина, как и Брио, хранила множество любопытных воспоминаний, в первую очередь о годах, проведенных подле ее великой хозяйки. Она также знала всякие истории о Морисе Роллина[258], потому что дружила с его сестрой. Но несмотря на все свое рвение, сравниться с Брио она не могла. Очень вялая из-за упадка сил, несомненно, она только и могла, что выгуливать Мумусса. Добрый Тото уже давно умер от старости, еще на улице Капуцинок, много лет я не хотела заводить другую собаку. Однажды женщина, которую я знала по Opéra Comique, госпожа де ла Шарлоттери, жена побочного сына Александра Дюма, пришла ко мне домой, держа на руках ангельского щеночка: белый пуховый шарик c забавным хвостиком, похожим на трюфель, и черными как лакрица глазами:

— Держите, Клео, это щенок моей прекрасной собаки.

— Нет, нет, не хочу! Я слишком горевала, когда умер Тото.

— Да, да, берите.

Он был такой милый, такой ласковый, что я сдалась, и он прожил со мною восемнадцать лет. А после этого уже все: я никогда больше не заводила собаку, не хотела никем заменять моего маленького Мумусса.

Гурней всегда словно витала в облаках. Тем не менее я оставила ее в память о Саре Бернар, хотя она очень утомляла меня, весь день бесцельно слоняясь рядом. Она это поняла и, зная графиню Греффюль[259], поселилась в доме престарелых, который та основала. Гурней сделала мне подарок, глубоко меня тронувший, — трость, на которую опиралась Сара Бернар в последние годы. Этот сувенир мне дороже любых ценностей.

На освободившееся место претендовали новые кандидаты, но я никого не стала нанимать. Мне больше не нужна была компания так, как раньше, и разве можно было заполнить пустоту, которую оставил уход Брио?! Я стала привыкать жить одна, прибегая лишь к помощи горничной.

* * *

Невозможно перечислить все мои выступления, бенефисы и гала, можно с тем же успехом попытаться пересчитать листья в лесу… Одно из самых ранних воспоминаний о концертах — это выступление в Трокадеро для престарелых артистов из Pont-aux-Dames, на котором пел Энрико Карузо. Первый раз я услышала, как он поет в Châtelet, в опере «Манон» Пуччини, это было потрясающе. В Трокадеро он пел сцену из «Риголетто»[260] и восхитительные неаполитанские серенады, и никто никогда не пел их так, как он. Внешне, быть может, он не производил большого впечатления, но зато какой теплый тембр, какая глубина и чистота голоса! Успех был фантастический! В конце выступления Констан Коклен наградил его орденом Почетного легиона.

Клео де Мерод

Я также очень хорошо помню утренний концерт в Гаэте «Тридцать лет театру», где я исполняла «Пантомиму» в ревю Жака Редельспергера вместе с другими известными артистами: Барте, Замбелли, Гранье, Синьоре, Кокленом-младшим, Черни[261], Тарридом[262], Деваль, Жюдик[263]

… Я участвовала в концертах в Сорбонне, в Шансонье, в вечерах Пти Ли Блан, где я танцевала или вела программу, на что соглашалась весьма охотно. Я вообще не знаю, отказывалась ли когда-нибудь от участия в благотворительных представлениях, если бывала в Париже и свободна от работы. Однажды в театре Femina я выступала на литературном гала-концерте, посвященном Пьеру Лоти[264] и устроенном Джейн Катюль Мендес, талантливой поэтессой и восхитительной женщиной. Показывали сцены, символизировавшие разные произведения писателя. Рейнальдо Ан дирижировал музыкальным ансамблем. В нем участвовали артисты Comédie-Française вместе с Муне-Сюлли, Мадлен Рош, Джинн Провост и Рене Александром, очень поэтично изображавшим Рамунчо[265]. Моя сцена иллюстрировала «Исландских рыбаков». Люси Оге, крестница Брио, журналистка, освещала это событие в прессе и была очень любезна. Вот что она написала в Journal de Paris о моем маленьком творении по мотивам произведения Лоти: «Клео де Мерод, еще более восхитительная, чем ее описал поэт, осветила этот памятный концерт своей улыбкой и увлекла всех своим изысканным искусством. Вся поэзия Бретани была в ее глазах, зеленых как водоросли морских глубин, а ее руки порхали с неизъяснимой грацией, выражая бесконечную радость нареченной Яна». Пьер Лоти, очень тронутый, всех поблагодарил в самых трепетных выражениях. Большие темные глаза с очень широкими и густыми восточными бровями занимали почти половину его лица. Взгляд и голос были мягкими, немного грустными. Из кокетства он нанес немного розовой пудры на щеки, а ботинки выбрал на высоких каблуках, чтобы казаться выше, потому что стеснялся своего невысокого роста.