Однопартийные государства обнаруживают три типа отношений между партией и государством. В Италии партия «инкорпорирована» в государство; партия — это орган государства, «государственная партия». Советская Россия предоставляет партии полное командование над государством, и периодические чистки в значительной степени нацелены на предотвращение накопления автономной политической власти в руках государственной бюрократии. Германский тип располагается где-то между этими двумя и поэтому затруднителен для анализа. Анализ тем не менее должен быть предпринят — не столько чтобы удовлетворить любопытство конституционных и административных юристов, сколько чтобы пролить свет на фундаментальные проблемы — где сосредоточена политическая власть, и насколько сильно национал-социалистические идеи проникли в армию и в государственную службу.[127]
Начнем наш поиск объяснений с анализа соответствующих законодательных, административных и судебных практик. Конституционное основание партийно-государственных отношений базируется на законе о «единстве партии и государства» 1 декабря 1933 г., дополненном распоряжением вождя 29 марта 1935 г. Согласно этому закону партия — «носитель германской идеи государства и неразделимо связана с государством». Она была создана как корпорация в соответствии с публичным правом, ее устав должен издаваться вождем. С целью укрепить этот союз организационно Гесс, тогда заместитель вождя, и Рём, тогда глава чернорубашечников, были сделаны членами федерального кабинета. По условиям того же закона члены партии и чернорубашечники получали независимую юрисдикцию. Закон о «единстве» был логическим следствием всех тех актов, которые уничтожили конкуренцию политических партий: политические правила устанавливались чрезвычайным президентским распоряжением от 28 февраля 1933 г.; законом 26 мая 1933 г., о конфискации собственности социал-демократов; распоряжением 23 июня 1933 г., подписанным прусским министром внутренних дел, запрещающим любую деятельность социал-демократическои партии, ее депутатов в парламенте, в собраниях земель, государственных советах, провинциальных советах и муниципалитетах; запретом националистических боевых рингов
Рассматриваемый номинально, закон не отличался сильно от итальянского закона 1932 г., регулирующего отношения между национальной фашистской партией и итальянским государством. Он не ставил партию выше любой иной общественной корпорации, такой как муниципальная церковь или комитет, управляющий фондом страхования здоровья. В соответствии с германским публичным правом корпорация являлась только относительно свободным учреждением. Никакие корпорации не существовали для публичного права, если они не находились под контролем государства.[128]
Их задачи ясно определены законом, степень их власти строго ограничена и их деятельность происходила под контролем судов, административных трибуналов и других учреждений. Фактически публичные корпорации не имели никакой общей автономии перед лицом государства. Каждая получала свою власть делегированной от государства, и некоторые теоретики совершенно логично пришли к отказу от понятия автономии как несовместимого с правовой системой современного государства. Описывая партию как публичную корпорацию, мы подразумеваем, что задачи и власть партии ограничены законом и что ее деятельность контролируется государством. Партия могла бы в таком случае иметь равные основания с любым другим относительно независимым государственным учреждением.Такие доводы, однако, оказались не соответствующими требованию, чтобы «движение» представляло собой государство и руководило им. Как результат, конституционная и правовая теория и практика отказались от
Действительное развитие отношений между партией и государством указывает, что понятие публичной корпорации здесь не применяется. Партия не только сотрудничает в вопросах законодательства, администрации и судебного процесса, но занимает положение выше положения государства. Это особенно справедливо для СС и гитлерюгенд.