Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

Вскоре после этого тем не менее церковь была вынуждена возобновить свою борьбу против королевского обожествления. Начиная с Роберта Благочестивого французские короли, так же, как и Плантагенеты Англии, претендовали на власть целителей. Прикосновение короля могло излечивать золотуху, и в установленных ритуальных случаях тысячи больных, толпившиеся возле правителя ради этого благодеяния. Грегорианский спор между папством и королевской властью был не только борьбой за верховную власть между мирской и духовной властью, но и борьбой, которую вела церковь против магических и сверхъестественных полномочий, которых требовали короли.[206] С этого времени помазание более не рассматривалось как священнодействие, и император стал мирянином.

Несмотря на это противостояние, королевская власть целителя жила в народных верованиях. Барбаросса, германский император, попытался наделить германский рейх священными атрибутами с целью борьбы с папой; он рассматривал себя как питеп с властью пророка. Его законы были

sacer, res publica была diva. Под влиянием восточных концепций Фридрих II Гогенштауфен считался персонифицированным богом, а Джон Солсбери, великий английский гуманист, совершенно правильно рассматривал всю эту тенденцию в целом как признак возвращения к язычеству.[207]

Пережитки верований в целительскую силу королей сохранялись необычайно долго и дошли даже до века рационализма. Филипп Красивый и его окружение восстановили целительскую власть королей как средство, уравнивающее с требованиями папы Бонифация VIII,[208] и помимо этого облегчающее конфискацию имущества ордена тамплиеров. Четырнадцатое столетие свидетельствовало о новом пробуждении чудотворных практик и верований; Лютер сообщает о них без единого слова критики,[209]а дюжины памфлетов, вышедшие во Франции и Англии, касались целительской власти короля. Протекторат Кромвеля — это единственный период, во время которого это целительство не практиковалось. После Реставрации верование возродилось вместе с поразительным количеством апологетической литературы, нахлынувшей при Карле II.

[210] Во Франции верование исчезло вскоре после революции.

В истории чудодейственных практик на Западе самое важное заключалось в том, что эти магические силы призывались всякий раз, когда правитель пытался отстаивать свою независимость от религии и социальных факторов. Александр нуждался в обожествлении для своих имперских завоеваний. Поскольку он управлял народом с многими религиями, то, отождествляя себя с одной из них, он мог навлечь на себя опасность необходимости уничтожения остальных. Возвышая свою личность до статуса божества, он превзошел все существующие религии. Другие формы обоснования, такие как рациональная доктрина Аристотеля или демократическая доктрина, отстаиваемая софистами, не рассматривались. Август также чувствовал потребность обожествления по сходным причинам,[211] а Каролинги обратились к ней, потому что они установили новую монархию неконституционными средствами. Фридрих Барбаросса и Фридрих II призывали на помощь себе харизму, чтобы защитить светскую власть от вмешательства церкви. Во Франции и Англии, где королевская власть творить чудеса защищалась всесторонними апологетами, апофеоз монарха также служил упреждением народного сопротивления. Бурбоны,

Плантагенеты и ранние Тюдоры сходным образом утверждали, что являются в какой-то степени богами, что было средством наделения их личности властью, необходимой, чтобы внушить страх непокорным подданным.

4. Психология харизмы

Мы не касаемся антропологических теорий харизматических притязаний, и все же необходимо сказать несколько слов, чтобы объяснить, почему они возродились. Несомненно, предполагаемая сверхъестественная одаренность правителя — это ухудшенная форма мессианской идеи, предшественники которой могут быть усмотрены в «первобытном чудовище, воплощающем принцип зла и противостоящем Богу и человеку». Такие предшественники тем не менее не объясняют психологию харизмы, которая гораздо более важна, чем ее объективный анализ. Что касается самих харизматических притязаний, то недостаточно описать их как «результат врожденных человеческих признаков зависимости от высшей власти, как естественный поиск кого-то, кто поможет перед лицом текущих несчастий».[212] Такие утверждения не объясняют, почему доктрина возникает в определенные периоды истории или почему особые социальные страты полагаются скорее на нее, чем на рациональные доводы.