Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

Нация и национальность тесно связаны с государством.[221] Современное государство тем не менее не было создано нацией, но являлось следствием введения товарного производства, которое предшествовало появлению современных наций. Когда продукт труда в его товарной форме превращается в деньги, эти деньги могут использоваться для строительства государства и для создания бюрократии и постоянной армии. Первыми современными государствами были итальянские города-государства, порожденные не национальным чувством и не национальной борьбой, но капиталистами, нанимавшими солдат и бюрократию для создания централизованной машины. В Италии, Франции и Германии эти государства создавались даже иностранцами, с помощью которых французские короли, итальянские podeste и германские князья разбили феодальную оппозицию.

[222] Рассматриваемое в этом свете раннее современное государство не только не было национальным, но являлось глубоко антинациональным. Их правительства не обладали никакой легитимностью. Политическая теория, развивавшаяся во время этого периода, если она не была оппозиционной, была связана исключительно с изобретением arcana dominationis, техник, при помощи которых можно было установить и сохранить правление абсолютистских диктаторов. Государь

Макиавелли — это прототип для всех них.

В своей решающей функции нация — это идеологическая основа, которая оправдывает центральную принудительную власть над феодальными, местными и церковными властями. Она служит механизмом для унификации широкой сети индивидуальных и групповых интересов — в период, когда средние классы начинают осознавать свои собственные цели и с успехом навязывать их всему народу.

Теория общественного договора, какой ее изложил Гоббс, была неподходящей для удовлетворения потребности в унифицирующем механизме и идеологии, и Руссо быстро обнаружил ее недостатки. Гоббс утверждал, что собственнический интерес мог так или иначе удерживать общество вместе и что государство, как совокупность индивидуальных воль, может существовать, даже не имея общей цели, объединяющей его отдельных членов. В противоположность этой доктрине Руссо заявил, что общество может быть «нравственным, коллективным телом».[223] Переход от естественного общества к политическому обществу, говорил он, должен произвести весьма значительные перемены в человеке, «заменив чувством справедливости инстинкт в его поведении и сообщая его действиям ту нравственность, которой им прежде недоставало».

[224] Право сильного, фундаментальное для политических учений Гоббса и Спинозы, не может предоставить основание, на котором может покоиться общество; такое право, заявляет Руссо, является либо излишним, либо бессмысленным.[225]

Нация создает общую цель и общую преданность; она делает общую волю конкретной и предоставляет государству независимость от божественной санкции, устанавливая исключительные связи между индивидом и его светским сообществом. Нация, кроме того, дает каждому государству легитимное основание, отличающееся в этом отношении от универсализма средневековой доктрины. Наконец, она кладет конец династическому принципу легитимности, который отождествлял государство с правителем.

Во время Французской революции нация как раз и показала себя как решающая политическая сила. В это время субъективный фактор, национальное сознание, воля к политическому единству превращается в объективную реальность,[226] и один класс, буржуазия, создает сам себя как нацию, так что нация, можно сказать, становится собственностью этого класса. Через понятие нации буржуазия навязала свою систему ценностей всему народу.

Сплав теории национализма с гораздо более старой доктриной народного суверенитета имел революционные последствия,‘з допускавшие появление светского общества с универсально принятой системой ценностей. Французская революция иллюстрирует революционное воздействие нового понятия. Аббат Сийес был первым, кто выдвинул воззрение, что третье сословие, средний класс и был нацией, потому что он был производительной силой общества. Нация, с его точки зрения, была «совокупностью тех индивидов, которые подчинены общему закону и представлены в одной и той же законодательной ассамблее. Нация — это суверен, ее существование — это ее полное оправдание, а ее воля — это высший закон. Государство находится у нее на службе; государственная власть законна только благодаря ей. Такое понятие, направленное против аристократии и монархии, было явно революционным. Его влияние было столь сильным, что даже контрреволюционеры не отрицали существования нации, но пытались с усердием повернуть его на пользу монархии или союза между монархией и аристократией (де Мэстр и Монлозье).[227]