Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

Французская революция определяла весь ход идеологической дискуссии среди европейских государств до прихода Гитлера к власти; нация как целое состояла из свободных и равных граждан — якобинское понятие нации. Согласно Эрнсту Ренану, нация — это плебисцит, ежедневно возобновляемый, устанавливаемый свободным решением свободного человека.[228]

Социологическая функция этого нового понятия самоочевидна. Возникли обширные, плотно населенные экономические регионы, объединенные общей валютой, тарифами и транспортной системой; уничтожение, или по крайней мере ослабление промежуточных автономных властей; и требование новых форм подчинения. Французские революции 1791,1793 и 1848 гг. объявили, что национальный суверенитет неделим и неотчуждаем. Новая нация ревниво охраняла свои права; депутаты избирались от ее имени, а не от имени какого-либо класса или группы, и никому не было позволено вставать между индивидом и нацией. Это было решительно и драматически продемонстрировано в Lex Le Chapelier, принятом во время Французской революции, в законе, запрещавшем организацию объединений. Индивид, как объявлял закон, должен подчиняться только государству, и никому больше.

Понятие нации, кроме того, служит обособлению общества и отделяет его от других. Это может происходить только тогда, когда общества противостоят друг другу, и каждое обладает особыми чертами, которые можно легко отличить. После разрушения средневекового универсализма династический принцип предоставлял основание для обособления. Но когда этот принцип был разрушен и был заменен либеральным государством, никакого интегрирующего или обособляющего фактора под рукой не оказалось. Либеральное государство само могло исполнять эту функцию. Его цель была только негативной: защита жизни, свободы и собственности. Государства, то есть бюрократические, полицейские и военные механизмы, показывают больше сходств, чем различий. Следовательно, национальное понятие должно было заполнить пустоту, оставленную династическим принципом. Это предполагало обособляющий фактор в мире соревнующихся государств.

2. Расизм в Германии

В отличие от Франции развитие Германии никогда не делало акцент на национальном суверенитете. Фактически понятие нации никогда в Германии не закреплялось. Это верно, что Фихте, один из предшественников расового национализма,[229] сформулировал идею немецкой нации, но его концепция опиралась на «народ» и подчеркивала расовые и биологические сходства, порожденные общим происхождением, за счет политических сходств или сознательного, свободного решения равных граждан. Даже Вильгельм фон Гумбольдт, великий либерал, отрицал суверенитет нации,[230]

 тогда как Генрих фон Трейчке рассматривал национальный принцип как чистую «абстракцию», «наполеоновскую фразу», «пустое выражение».[231]

Национальная идея обычно идет рука об руку с демократическим принципом и народным суверенитетом, а и тот и другой были крайне неприятны германским теоретикам и политическим деятелям. Немецкая разобщенность и соперничество различных земель и их князей, возможно, имели прямое отношение к этому неприятию. В любом случае всякий раз, когда германские теоретики и политические фигуры вели речь о нации, они отделяли ее от якобинских, демократических и политических предпосылок, то есть от любой доктрины политического суверенитета. Биологическая расовая теория заменяла политическую теорию национальности. Задолго до Гитлера политическую связь свободных людей стремились заменить политической связью германской расы.

Есть и другая причина того, почему национальная идея не играла решающей роли в имперской Германии. Акцент на суверенитете нации как таковой уравнивает все нации и создает барьер утверждению национального превосходства. Если нация основывается на свободном решении свободного человека, никакая нация не имеет превосходства над остальными. Национальный суверенитет препятствует империалистической экспансии. Действительно, всякий раз, когда демократические государства прибегают к такой экспансии, они почти неизменно отбрасывают концепцию нации и прославляют расовые и биологические признаки, которые, как предполагается, делают их выше объекта завоеваний. Доктрина бремени белого человека иллюстрирует это положение, и она верна для Соединенных Штатов. Нам необходимо процитировать сочинения Джозефа Стронга. «Это очевидно, — заявляет он, — что англосаксы держат в своих руках судьбы человечества, и очевидно, что Соединенные Штаты должны стать домом этой расы, основным местопребыванием ее власти…»[232] Эта расовая теория была как обоснованием империалистической экспансии, так и иллюзорным решением классовых антагонизмов.