Беги, Алиса!

Я не отважилась ехать к Сергею днем. Жители частного сектора куда более внимательны и любопытны, чужая машина привлечет внимание соседей, а учитывая, что я сама выросла в том районе, где обосновался Сережа, одного звонка будет достаточно, чтобы пустить все под откос. Вместо этого я поехала в лес, туда, где перед бегством зарыла свои драгоценности. Тогда я не знала, как их вывезти, не знала и сейчас, но решила, что оставлять их глупо. «Что-нибудь придумаю», – решила я, но придумывать ничего не пришлось.

Спустя полчаса я с огорчением смотрела на обширную свалку, раскинувшуюся на месте чудной березовой рощицы. Даже если мои цацки не нашли бомжи, они оказались погребены под многотонным слоем мусора. Не могу сказать, что украшения были так уж мне нужны, но это были памятные вещи, которые мне хотелось сохранить. Но, как оказалось, не судьба. Странное дело, я почти не думала о зарытом наследстве, а если вспоминала, то вскользь, без особых чувств, лишь краешком мысли отмечая: надо когда-нибудь поехать, откопать… А сейчас, когда еще одна ниточка, связывающая меня с прошлым, оборвалась, я почувствовала щемящую тоску. Я даже подумала: может, все-таки съездить на кладбище, навестить могилы матери, Володи, Женьки, Агаты? Но здравый смысл одернул за подол и велел не высовываться. Когда-нибудь потом, когда будет можно, непременно… Но ехидный голосок где-то в подсознании тут же добавлял: как же, наступит твое «когда-нибудь», держи карман шире, иди, мотыляйся по свету, бесприютная душа…

Я развернулась и поехала обратно в город. А что было делать? Уже на въезде я позволила себе маленькую слабость и свернула в сторону бывшего дома, проехав сквозь коттеджный поселок и сбавив скорость до предела. За высоким забором не было видно почти ничего, но дом явно выглядел обжитым, и мне показалось, что больше он не принадлежит сестрам Володи. Люба не могла одновременно жить в большом дорогом особняке, вылизанном сверху донизу, и работать на кассе в супермаркете. За воротами визжали дети, лаяла большая собака – там проходила обыденная жизненная колея чужих устаканившихся судеб. Я нажала на педаль газа, отгоняя от себя мысль, что это могла быть моя жизнь. Проглотив горький ком, я вернулась в свой съемный псевдобордель и затаилась там до вечера, надеясь, что Сергею не приспичит уехать в самый неподходящий момент. Когда на улице сгустились сумерки, я села за руль и поехала окольными тропами, узнаваемыми на подкорке, к своему старому району.

Машина медленно ползла по грунтовке, а я отчаянно трусила при мысли, что скоро увижу Сергея. В его окнах горел свет, а из открытой форточки доносился негромкий голос диктора вечерних новостей. Я приткнула машину у ворот и опасливо потянула на себя калитку. Входная дверь оказалась заперта, и я постучала, с замирающим сердцем слушая, как за стеной неуклюже ворочается и шумит что-то огромное, а затем дверь открылась, и я увидела Сергея, стоящего на костылях. При виде меня он отпрянул, уронил один костыль и закрыл рот рукой. После пушечного железного грохота тишина была просто оглушительной и давящей.

– Господи боже мой, – прошептал он. – Неужели это ты?

* * *

Быт того старого зачумленного дома был довольно необустроен. Все валялось на полу или старых лавках, которые, судя по внешнему виду, сперли откуда-то из школьного спортзала. Казалось, хозяева пережили срочный переезд или погром и еще не успели прийти в себя. В узких сенях притулилась коляска, и я запнулась о нее, когда проходила в дом. В одной-единственной комнате стоял сдвинутый к стенке круглый стол и один стул, на столе – немытая кастрюля и электроплитка. В уголке урчал старый холодильник, а небольшой дешевенький телевизор вещал новостные сводки ненатурально бодрым голосом, в которых все было хорошо. При свете одинокой лампочки Сергей выглядел ужасно. Он очень похудел, отчего лицо словно сползло вниз, нос оказался сломан, превратившись в бесформенную котлету. У меня даже заболела переносица. На виске я заметила старый шрам, которого не помнила. От мужчины, в которого я была когда-то влюблена, осталась лишь слабая тень. Мое сердце заныло от жалости: то ли к нему, то ли к себе.

Его ноги тряслись, и Сергей почти не глядя сел на продавленный диван со смятой подушкой и армейским синим одеялом с двумя черными полосами в изножье. Он силился улыбнуться, но выходило скверно, как и у меня. Я подошла ближе, села на колени перед ним и протянула руку к его лицу. Он дернулся, как от ожога.

– Что с тобой случилось, Сережа? – прошептала я.

Его губы искривились в незнакомой злой усмешке, и я поежилась.

– Со мной? – хрипло сказал он и фыркнул, безуспешно изображая веселье. – Ничего. Все хорошо. Знаешь, как говорят: бандитская пуля.

За маской балаганного шута скрывалась боль, обида и что-то еще, чего я не могла разгадать, как ни старалась. Он хотел произвести впечатление человека, которому все нипочем, но получалось скверно, а я в очередной раз подумала, что приехала слишком поздно.