Беглая княжна Мышецкая

Холоп Спирька, успев подать князю Ивану Богдановичу нагретые черевьи с обрезными голенищами, шмыгнул проворно – при своих-то крупных размерах! – за дверь и выбежал на крыльцо. Малость побыв там, возвратился, это воевода к немалой досаде по шагам понял, не один. Открылась дверь, и всунулась голова с бородой клином, с закрученными вверх усами. «Ишь, до крещенских морозов еще жить, а у моего дьяка щеки алыми сполохами сияют!» – с завистью подумал князь Иван Богданович. Хотел было прикрикнуть, что и дома покою нет, да смотрел на него Ларион Ермолаев такими святыми глазами, что не сошли с губ бранные слова.

По молчаливому взмаху руки – входи, дескать, не торчать же твоей башке в дверях до следующего утра! – дьяк просунулся весь, прикрыл за собой дверь и негромко, словно боясь тайных подслухов, как великую тайну, сообщил насторожившемуся воеводе:

– Из Белого Яру голова стрелецкий Офонька Козинский белоярского посыльщика с товарищи пригнал, Ивашку Ореха.

– Какие новости объявились? – тут же вскинулся на ноги от стола с яствами Иван Богданович, а в душу закралась вполне объяснимая тревога – неужто вор Стенька Разин, отбежав от Синбирска битый, метнулся к Белому Яру, да в осаду взял?

– Белоярский голова прислал из Надеинского Усолья двух работных с важными вестями, – с поклоном в пояс доложил дьяк Ларион.

– Где они? В приказной избе? Позвать без мешкотни! Разинские воры на всякую пакость сноровисты!

– Уже призваны пред твои светлые очи, воевода князь Иван Богданович. Дозволь ввести для самоличного спроса?

– Давай тех злопакостных людишек живо! – от нетерпения Иван Богданович потер ладонями, чтобы скрыть невольное беспокойство – вдоволь натерпелся он за этот месяц от вора Стеньки, до конца жизни будет что вспоминать наяву и в кошмарных снах! «Неужто еще не конец этим треволнениям? Экая жалость, что сошел вор и разбойник крепко битым, но живым! Не словили под кручей Волги – лови его теперь по всей Руси! И, дьявол его знает, в какой конец он метнется со своими бесшабашными казаками! – с такими тревожными мыслями князь выжидательно упер сумрачный взгляд в дубовую светло-голубую дверь. – Ну, срок придет, объявится где ни то: живой не без места, мертвый не без могилы, таково и этому атаману будет».

Толкаясь в дверном проеме – каждый норовил первым пасть на колени перед суровым и безжалостным воеводой – об этом уже успели понаслышаться вдоволь! – ввалились два мужика, заросшие нечесаными бородищами, оба в потрепанных армяках с веревочными опоясками, с путаными на голове волосами, а в глазах проскальзывали и страх перед грозным воеводой, и невесть какая потаенная надежда на благоприятный исход задуманного мероприятия.

«Плуты! – сразу же определил Иван Богданович. – Ежели вздеть на дыбу, то и скажутся беглыми холопами откуда-нибудь из-под Тамбова, а то и из первопрестольной матушки Москвы. Хваткие ребята, на свои руки топора не уронят! Ну, да это опосля, при нужде…»

– Кто вы, воры-разбойники? – враз и наотмашь ударил словами воевода добровольных вестников, чтоб опасались в словах юлить, подобно гадюке под вилами. – И куда это вас вор Стенька Разин с тайными поручениями спровадил? Должно, прелестные письма от атамана в Синбирск за пазухой пытались протащить, а?

Мужики ахнули разом, да с раскрытыми ртами – бухбух! – о пол лбами, истово закрестились, и тот, что глазами пошустрее, затараторил, будто с цыганом на базаре за коня торговался, спеша переговорить словоплута чернобородого:

– Ох, батюшка воевода и князюшка, свет наш Иван Богданович! Да какие же мы пред тобой воры-разбойники? – а сам крестится, и товарища своего локтем в бок двинул: крестись, дескать, а то задрыгаешь ногами на дыбе, когда поднесут к ступням для острастки красных угольков! – Бобыли мы безземельные, батюшка князь. Бобыли, господином нашим князюшкой Одоевским Никитой Ивановичем отпущены для ради прокормления на Волгу в разные работы…

– Опосля разберусь, много ли вы, бобыли, себе на Волге чего добыли! – прервал мужика князь Иван Богданович. – Говори путнее, с чем прибежали с Белого Яра?

– Жили мы, батюшка воевода и князюшка, я, Ивашка Федоров, да односелец мой Игошка Иванов, – и он локтем ткнул соседа, на что тот поспешно кивнул головой и перекрестился, – на Белом Яру в работе без малого год, аль того чуток более, не упомню. А как воровские казаки Стеньки Разина учали воровать на Волге, да сентября в четвертый день подходили под Белый Яр в десяти стругах для промыслу, не побьют ли, дескать, белоярские стрельцы своих начальников, да не заворуют ли с ними заедино, то и смекнули мы, батюшка воевода и князюшка, что надобно нам с Белого Яру бежать…

– И чего же бежать, ежели вор Стенька не взял Белого Яру? – прервал говорливого бобыля князь Иван Богданович, пытаясь поймать плутов на слове.

– Да по хилому своему разумению подумали, а ну как еще раз воротится вор да и влезет в крепость? Что тогда? Посекут казаки до смерти. Вот и бежали в челне в Надеино Усолье, думая там себе работу при соляном промысле отыскать.