Белая

Белая, конечно, опешила, не ожидая подобной сварливости от невозмутимого прежде индейца, но в ней тут же поднялся протест и она решила не давать ему спуску, хотя до сих пор чувствовала себя виноватой за те незаслуженные оскорбления, которыми его осыпала в минуты крайнего раздражения. Она же не знала, что он воспримет их так буквально, но, в конце-то концов, он принял ее извинения

- И потому ваши жилистые скво, сведены вами до уровня лошадей? - Ехидно заметила она, не двинувшись с места. - Скажи-ка, как на духу, вождь, что для индейца важнее: конь или изработавшаяся женщина?

Хения мрачно глянул на нее, продолжая стучать кресалом, высекая все новые искры, так как мох только дымился не давая огня.

- Вот то-то и оно. Вы больше бережете угнанных лошадей, предпочитая, чтобы тяжелую поклажу несли не они, а ваши женщины, и скво уходят к белым мужчинам, потому что те хотя бы разговаривают с ними, - говорила она хмурясь и гневно дергая косу, которую заплетала. - Бедняжки, надрываются только потому, что вы считаете физическую работу зазорной для себя, а работа, она и есть работа. Она ни женская и ни мужская. Вы конечно храбрые воины, не спорю, но что вы умеете? Только воевать, да разрушать, а белые мужчины не гнушаются никаким трудом, знают всякие ремесла и берегут своих женщин. Они выживут везде.

Индеец не перебивал ее, и девушка, запнувшись, вдруг остановилась. Господи помилуй, кому она это говорит! А Хения слушая распалившуюся Белую, отбросившей всю свою воспитанность и безупречность, став такой близкой, живой и горячей, вдруг разволновался. Стало еще хуже. Ему все труднее было скрывать свое восхищение. К тому же в пещере они были одни, вознесенные в ней над всем первозданным миром. Но если он не желает, чтобы бледнолицая догадывалась о его чувствах, то должен успокоиться сам, прежде успокоив ее. Ему нужно очистить мысли, сердце и тело в молитве, чтобы духи даровали ему видение. Потом он выведет Белую из Священных Гор живой и невредимой, вернется с ней к своему племени и отправит ее домой, в Страну Высоких Домов, а после постарается забыть. Сидя возле жиденького костерка, скрестив ноги, он расплел косы, достал из сумки кисет с табаком; развернул трубку, откидывая один за другим разноцветные лоскуты кожи; кинул на камни пещеры разноцветные перья и птичьи косточки; снял с шеи ожерелья и браслеты украшавшие предплечья, положив их на землю. Белая сначала с недоумением, а потом с испугом наблюдала за его приготовлениями. В дрожащем неверном свете костра его лицо в обрамлении темных волос стало таинственным и необычным. Встав на колени и положив на них ладони, он глубоко вздохнул и прикрыв глаза, тихо протяжно запел. Через какое-то время умолкнув, медленно поднял веки и его отрешенный взгляд встретился с полным тревоги взглядом Белой. Долгое мгновение они смотрели друг на друга.

- Я буду говорить с духом Саха Сапа, - проговорил индеец. - Не мешай мне.

*Сонет Шекспира

*Хечет эло -- воистину так

Ей было не по себе, но все же она едва заметно кивнула и испуганно сжалась, когда индеец вдруг начал стаскивать с себя леггины, оставшись в одной набедренной повязке. Успокаивало лишь то, что сейчас его больше всего на свете интересовали птичьи косточки и перья. Через какое-то мгновенье, он оторвался от них и посмотрел на девушку, потом развязав мешочек у себя на груди, достал оттуда листья и протянул их Белой.

- Приложи к пальцам, - сказал он. - Если духи будут благосклонны к нам и разрешат покинуть Саха Сапа, мы уйдем уже другим путем.