Белая

Белая нерешительно взяла сухие листочки и прижала к пальцам, содрогнувшись от мысли, что духи возможно и не будут к ним благосклонны. Тогда, что же? Спускаться с горы, так же как они поднимались на нее, карабкаясь по камням. И ведь вождь был не в лучшей форме. Повязка на его плече снова намокла от крови, и он просовывал под нее такие же листья, что дал ей, прежде раскрошив их. Вождь начал тянуть монотонное "м-м-м-м", набивая свою ритуальную трубку табаком из вышитого кисета, перед этим бросив ее щепотку в огонь. Огонь вспыхнул, и от него поднялись клубы дыма, принимая причудливые формы, наполняя пещеру терпким и горьковатым запахом табака. Сизый дым поплыл к, противоположной от входа, стене пещеры и там исчез, растворяясь в непроглядной тьме. Приглядевшись, девушка заметила скрытую темнотой дыру, похожую на нору. Другой вход? Именно туда, в недра священной горы, уносило дым табака, который жертвовал духам Хения. Продолжая тянуть свое: "м-м-м", он ножом сделал на правой руке надрез и протянул ее над костром, сжав так, чтобы выступившие капли крови упали в огонь. Пытаясь как-то приладить кусочки сухих листьев к пальцам, наблюдавшая за индейцем Белая вдруг почувствовала приступ голода. Что это? Она становится похожа на дикарей, которые при виде крови, начинают думать о пищи? Но вот Хения же не думает, а если и думает, то ни за что не прервет ритуала ради еды. Она знала, что индейцы часто и помногу постятся, особенно если необходимо принять какое-то важное решение, но для разнеженных бледнолицых это давно стало подвигом, они позабыли о труде очищения духа, но при всем этом, не отказывают себе в удовольствии учить "диких" индейцев. Она потерпит. Не обращая на порез внимания, индеец поднял с земли перья, бросил их, наблюдая за тем, как они легли, широко раскрытым остановившимся взглядом. Его пение перешло в хриплый шепот, взгляд обратился в себя. Вдруг он оборвал пение и повалился на бок. Минуту девушка смотрела на него, ожидая, когда же он очнется и встанет, но Хения оставался недвижим. Забыв о своих пальцах и сосущем голоде, она быстро перебралась к нему и несмело тронула за твердое плечо, потом потрясла. Индеец оставался безволен и недвижим, похоже, впав в транс. А если сюда заявятся пауни? Ей то, что прикажете делать, если от индейца теперь никакого толка? Она с сомнением поглядела на него и обвела пещеру растерянным взглядом, впервые за то время, что находилась здесь. Нависал над ними ее неровный низкий свод. Пещера была небольшой, а их маленький костерок еще меньше и освещал так слабо, что стены пропадали во тьме, от чего пещера казалась бесконечной. Огонь в костерке теплился каким-то чудом, и Белая даже думать не хотела, что будет делать, когда он потухнет. С открытой площадки уступа, там где пещера не имела стены, ночь сливалась с тяжелой могильной чернотой пещеры и была бы почти неразличима, если бы не завеса звезд. Но самым пугающим было ощущение, что эта темнота обитаема и на Белую то и дело накатывал страх. Он резко отличался от того страха, который она испытывала перед высотой горы, глубиной пропасти или перед жестокими пауни. Это был страх древней, глубинной памяти, когда в мире не было разума, и царили лишь животные инстинкты. Древнее знание, приобреталось и копилось чутьем и опытом, когда не видишь, не осязаешь, но точно знаешь, что, что-то есть там, в темноте рядом с тобой и наблюдает, сторожит. Оно следит и решает твою участь, а ты бессильна тут, что либо поделать, потому что не властна противостоять этой силе, потому что это выше и старше твоего разумения, и только сила молитвы... Девушка испуганно сжалась. Она боялась обернуться, боялась дышать, боялась смотреть на неподвижного, словно мертвого, индейца. Временами огонь то ослабевал, начиная потухать, то, вспыхивал вновь, откуда-то взяв силы. Девушку окружало беспощадное безжалостное одиночество и страх. Она вздрогнула. Ей показалось, что она что-то услышала, то ли неясный шепот, то ли сопение. В глубине пещеры, там, где находилась дыра ведущая внутрь горы, что-то стукнуло... Это просто упал камень... камень... Девушка упрашивала себя не поддаваться смятению и страху. Сейчас она просто повернется и увидит там сплошную стену непроницаемой тьмы, а... больше там ничего не должно быть... И она медленно, замирая от ужаса, обернулась назад. Волосы ее зашевелились, а тело сковало ужасом, когда из тьмы холодно сверкнули и тут же погасли чьи-то глаза. Когда девушка посмотрела туда прямо, там действительно пребывала глубокая непроницаемая тьма, сплошная как монолит. Она быстро перекрестилась и забормотала молитву, заметив, что ее трясет. Она этого не вынесет. Это выше ее сил. Единственной реальной, живой и надежной частью ее мира был Хения. Пусть он бессилен и не сможет защитить ее, но своим присутствием он убережет ее разум от разрушающего давления страха. Индеец велел не мешать ему, но он ведь ничего не говорил, что она не может сесть к нему ближе. Вокруг стояла плотная тишина и ничего не происходило. Вдруг на площадке уступа что-то промелькнуло, словно бы шарахнувшись в сторону обрыва, на миг, закрыв звезды. Кто... кто там может быть? Как? Там ведь обрыв... Девушка всхлипнула, но подавила рыдания, зубы ее отбивали нервную дробь. Лежащий до того неподвижно индеец, резко перевернулся на спину и Белая безумно обрадовалась, что он проснулся и теперь она не одна в этом ужасном месте. Но глаза его по-прежнему оставались закрыты. Она взглянула на него неподвижного, распростертого на полу, длинные волосы индейца рассыпались по голому камню пола. Белая озадаченно смотрела на это сильное тело и придвинулась поближе, чтобы слышать дыхание и чувствовать его жар, и не думать поминутно о том, что осталась одна в темной пещере, вздрагивая от едва слышного шороха. Хения, хоть и бесчувственный, согревал своим присутствием и отгонял страхи. Она опять с беспокойством посмотрела на него, желая лишний раз убедиться в том, что он все-таки жив. Под веками двигались глазные яблоки, ресницы трепетали и Белая с удивление заметила, что они у индейца длинные и густые. Он лежал на своих темных распущенных волосах, как на покрывале, гладкий лоб, темные брови, губы чуть приоткрыты. Белая поднесла к ним ладонь, ощущая теплое, ровное дыхание. Потом она решила проверить бьется ли у него сердце и приложила ладонь к его широкой груди, ощущая гладкость горячей кожи. Сердце Хении билось сильно и размеренно. Взгляд девушки скользнул по твердому подбородку, невольно прошелся по обнаженному телу, широким плечам, крепкой изборожденной белесыми шрамами груди, плоскому животу, сильным длинным ногам. И Белая вдруг с удивлением поняла, что перед ней лежит потрясающе красивый мужчина. Он показался ей чувственно прекрасным, обладающей силой дикого зверя. Господи помилуй, о чем она думает?! Но впервые она имела возможность вот так, без смущения и безнаказно разглядывать мужское тело, раздетое, беззащитное, бесчувственное, и беспомощное. Не в силах преодолеть тяги любопытства девушка, сев над ним, робко провела ладонью по его плечу, твердому, гладкому и теплому. Потом, осмелилась и, не отрывая ладони, провела по его груди, обвела пальчиком каждый шрам на ней и запустила ладонь в его волосы, пропуская через пальцы густые и, на удивление шелковистые, пряди. Ее исследование продолжалось и она была так поглощена созерцанием Хении, что позабыла о своих страхах. Ее палец прошелся по лбу индейца, обвел темные брови, прижался к его губам. Она легла рядом, сложила ладони на его груди и, положив на них подбородок, принялась рассматривать его лицо. Не удержавшись, снова провела пальцем по его губам, повторяя их рисунок и чувствуя смутное волнение. Мужское тело притягивало ее так, что она решила, хоть немного отвлечься от его созерцания и, приподняв повязку на его плече, осмотрела рану. С ней творилось, что-то невообразимое. Хотя, она немного успокоила свои страхи, - рядом с Хенией пусть и беспомощным, было так надежно, - зато теперь вдруг разволновалась и волнение ее росло. Ей захотелось прижаться щекой к его груди, что она и сделала. Так лежа рядом с ним, она слушала биение его сердца, ощущала сильное живое тело. Он дышал глубоко, ровно. Тогда ее рука несмело легла на крепкую шею мужчины, потом погладила грудь, задержавшись там, где ровно и глухо билось сердце и прошлась по впалому животу. Странно, но никакого стеснения, смущения, а главное стыдливости, она не испытывала. Смогла бы она вот так запросто и даже с интересом исследовать тело другого мужчины? Ответом ей было, всколыхнувшееся в глубине души, отвращение, а когда на ум пришел рыхлый нувориш, который досаждал ей своими ухаживаниями, и имени которого она не помнила, то почувствовала омерзение от мысли, что могла притронуться к его бесформенному вялому телу. Но взглянув на лежащего перед ней мужчину, пришла в себя. Тело Хении доставляло ей не только эстетическое удовольствие, оно волновало так, что ее начали осаждать недозволенные мысли. Но, что стыдного и неловкого было в том, что она хотела разобраться... и ведь ей представлялся такой случай... Никто, никто не узнает о ее проступке. Только Господь и она будут знать об этом. Но ей было так страшно и все-таки стыдно. Она подняла голову с его груди, где было так спокойно, и нерешительно заглянула в его лицо. Она поступит нечестно, воспользовавшись его беспомощностью, она не должна этого делать, но... ей так хотелось... Она снова устроилась на его груди, глядя вдоль его тела и решаясь. Его кожа пахла травами прерий и дымом костра, его пот отдавал полынью, а волосы пахли дождем и ветром. Ее ладонь прижалась к его впалому животу, при этом Белая, похожая на испуганного зверька, сторожко прислушиваясь к мужскому дыханию, готовая тут же отдернуть ее. Разве ее вина, что романы, распаляя воображение, оставляют недосказанным самое главное. Разве ее вина, что престарелые кузины и тетушки ее подруг, многозначительно замолкают, поджимая губы, когда речь заходит о священном супружеском долге женщины перед мужчиной, и о каких-то его особых правах на нее. Как-то у них с Люси зашел об этом разговор, но обе барышни были настолько воспитаны, что не решались назвать вещи своими именами, и каждая ждала откровения от другой. Так они ни до чего и не договорились, скрывая друг от друга свое полное незнание в интимном вопросе. И теперь, прижавшись щекой к мужской груди и закусив губу, девушка расхрабрилась и двинула ладонь вниз по его животу, тихо ужасаясь своей дерзости. Вот под набедренной повязкой скрылись ее пальцы, потом ладонь, потом... потом глаза ее остановились и она взвизгнув, выдернула ладонь из-под повязки и вскочив, в ужасе прикрыла рот рукой. Не от того, что она там обнаружила, а от того, что там что-то шевельнулось. Какая-то дрянь залезла индейцу под набедренную повязку. А вдруг она опасна и ядовита? Что делать? Белая в растерянности взглянула в лицо Хении. Но он был неподвижен словно мумия. Что же, придется снова лезть ему под повязку? А вдруг эта ядовитая гадость его уже укусила? Ей что, придется высасывать яд из его раны? Она читала об этом в приключенческих романах о путешественниках. Она сделает это для него? Или не сделает? Но если он погибнет, ей никогда не выбраться отсюда. А с ядовитой дрянью, что делать? Взять камень и раздавить, и камень взять побольше, потому что гадина попалась довольно крупная. Как же Хении не повезло, но она рядом, она спасет его. Да, и нужно взять палку, чтобы спихнуть то, что от нее останется с его тела. Найдя сучок и взвесив на ладони увесистый камень, Белая с сомнением разглядывала набедренную повязку Хении, решая, а не раздавить ли ее через повязку? Но тогда, она может серьезно поранить самого Хению. Положив подле себя камень и сучок, Белая решительно сдвинула с него повязку. Сначала с ужасом, потом задумчиво созерцала то, что она приняла за гадину и вернула повязку на место, после чего снова легла рядом с ним, спрятав пылающее лицо у него на груди.