Белая радуга

– И что, какой-то тупой психолог мог вообразить, что это тебе просто привиделось в бреду?! – заорал, не сдержавшись, Редкий. – Да такое… такое даже придумать невозможно! Я имею в виду, ребенку-то.

– А мне кажется, именно так он и думал, – задумчиво проговорил Воронцов. – Ведь мне понадобилась пара лет, пока учился говорить, вживался в новую реальность. Психолог считал, что я так заполнил пустоту, потому что не мог примириться с провалами в памяти. Я, как любой мальчишка, к тому времени гордился тем, чем восхищались все вокруг: своей памятью. А тут вдруг оказывается, что не помню больше половины собственной жизни. Ну и закидал пробел наскоро образами из книжек, из фильмов и разговоров со сверстниками. А уж когда чудовищ упомянул – ну тут психолог все насчет меня понял.

Эдик попытался сохранить невозмутимый вид, откашлялся и спросил:

– Ну а чудовища тут при чем?

– При том, что, помимо бесед, были рисунки. Меня просили рисовать все, что в голову придет. И я изобразил того, кто стоял за моей спиной, таким, каким его себе воображал. Мохнатым чудищем. А когда психолог попросил уточнить, я сказал, что у него были лапы – ведь он касался меня.

– А они у него действительно были?

– Ну сейчас я смягчил бы формулировку и попытался пояснить, что, скорее, на нем было нечто вроде шубы с зашитыми рукавами. И что-то твердое было в них вшито, железные шары или камешки, потому что били больно. Но когтей не было.

Платон вдруг резко тормознул, оперся рукой о высокую спинку скамейки.

– Нога разболелась? – сочувственно спросил Редкий.

Парень покачал головой с несколько напряженной улыбкой – было видно, что ему неприятны напоминания о физическом недостатке.

– Нет. Просто я живу вот в этом доме.

Он подбородком указал на парадный фасад выходящего на пешеходку респектабельного желтого трехэтажного дома с вереницей витрин на первом этаже. Эдик его адрес знал, но слишком увлекся беседой, да и отпустить парня был пока не готов.

– Слушай, а ты не сказал насчет той мелодии, которую я вдруг вспомнил, – заговорил он торопливо. – Почему так отреагировал? Ты ее когда слышал?

Воронцов обратил к нему усталое, измученное воспоминаниями лицо. Ответил просто:

– Всегда. Разве я не сказал вам? В той комнате она звучала постоянно, и когда я был один, и когда приходили те существа. Днем и ночью. Думаю, я так привык, что не замечал ее. Но потом она исчезла, и я словно оглох.

Редкий отчетливо вспомнил, как метался испуганный малыш на его руках, как прижимал ладони к ушам и вертел головой в поисках хоть чего-то привычного для него.

– И больше ты ничего не слышал все то время, пока с тобой творились все эти дела?

Понедельник покачал головой:

– Нет, только мелодия, то громче, то тише. И звуки, которые издавал тот, кто приходил ко мне. А когда я оставался один, то часто ложился на пол и тоже выл, так громко, как только мог. И иногда мне казалось, я слышу что-то… будто вою не только я, но и кто-то еще за стенами. Но это могло быть эхо или мое воображение. А потом мелодия звучала громче, и я уже не мог ничего расслышать… Послушайте, вы постараетесь вспомнить?

– Что? А, да, постараюсь.

– И позвоните мне?

– Конечно, – встрепенулся Редкий, неловко вытянул мобильник – руки стали влажными и мелко тряслись. Вспомнил, что тот отключен, попросил: – Ты мой пока запиши и сразу звякни, у меня зафиксируется. А я точно вспомню, уже что-то начинаю вспоминать. Мне кажется, это как-то связано с городским парком.

– Мне тоже кажется, что этот парк как-то связан со мной! – воскликнул Платон, и бледное лицо его разом вспыхнуло. – Я прихожу туда раз за разом, иногда даже школу пропускаю, но никак, никак не могу ухватить за хвост какое-то воспоминание… Это очень важно для меня, важнее всего на свете: понять, что со мной происходило в детстве. Что случилось с моими родителями? Кто выл там, за стенами? Но я обязательно вспомню.

– Думаешь, сможешь? – спросил Эдик.

– Я не могу не мочь, – ответил Понедельник так просто, словно речь шла о чем-то заурядном.

Пробормотал слова прощания и, больше не глядя на Эдуарда, похромал к своему подъезду.

Глава 11

Природный магнетизм

Отец довел Вику до квартиры, как будто боялся, что, оставшись без надзора, она снова пустится в бега. Девочка, может, и обиделась бы на такое недоверие, – ведь пообещала, а когда она нарушала свои обещания? – но отец заботливо обнимал ее за плечи, иногда шутливо подталкивал в спину, а она так истосковалась по родительской ласке. Он самолично отпер тугой замок двери, помог Вике снять куртку, а потом шепнул на ухо:

– Зайди к маме, если она не спит. Я ей уже звонил, но так будет лучше… все равно ведь она увидит. – Он сокрушенно оглядел разбитое лицо дочери, которое только что тщательно обработал у себя в кабинете. – И, как договорились, ни слова о нашем разговоре, да, милая?

– Конечно. – Виктория кивнула и шмыгнула носом. Кажется, она еще и простудилась, ко всем своим бедам.

– А потом – бегом в постель и спать или хотя бы мирно смотреть фильмы! Никаких уроков и чтения. Через пару часов приду и заново все обработаю.

– Хорошо, пап.