Белые волки

Неиз'яснимым восторгом затрепетала грудь.

И всем голосом, полным, сочным всколых-

нула приникшую к деревьям тишину.

— Это есть наш последний...

— Заткнуть глотку стерве! Пли! Пли!

Взмахнула руками, будто крыльями. От-

делилась от земли вся легкая, воздушная.

Жутко прозвучал запоздавший выстрел.

— Отставать? Кто там? Запорю!

— Палачи! Убийцы!

Соломон гневным жестом протянул руку.

Офицер подбежал вплотную. Из револь-

вера в упор. Соломон упал в яму.

Петрухин рассчитал верно: быстрый пры-

жок в бок, потом назад. По инерции вы-

стрелят прямо. А там деревья чаще, а там,

может быть, свобода.

Бежать, бежать!

Рядом упал Соломон. Спрыгнул офицер

в яму.

Раз, два...

— Стреляй! Стреляй!

Засвистели пули в догонку, защелкали

по стволам деревьев. Как иглой, укололо

плечо. Сзади, совсем близко, десятки ног

ломают сучья.

— Стреляй! Стреляй!

Скорей, скорей. Наискось, наискось, к

оврагу.

Шаг у Петрухина широкий, пружинистый.

Грудь — меха кузнечные. Выдержит, выдер-

жит. Только б пулей не задело!

Скорей, скорей!

Бешено мелькают стволы навстречу, про-

тягивают лохматые лапы, хлещут иглами по

лицу. Пули о стволы:

— Тэк! Тэк!

Крики отстают. Еще усилие, еще! Словно

стальными стали ноги, упругие, гибкие. Словно

каменное лицо, —все залитое кровью, не чув-

ствует боли. Еще усилие, еще. Наискось, наис-

кось, к оврагу. С разбега с высокого обрыви-

стого берега — в овраг. Упал в густую заросль

на дне. Вскочил. Цел, цел! Перевел дух. Овра-

гом, оврагом по густой поросли, по колючему

кустарнику. Налево, налево, к Иртышу!

Замолкают голоса вдали. Реже одиночные

выстрелы...

В предутреннем тумане светлой полоской

блеснул Иртыш.

Свобода! Свобода!

Сергей был спокоен. Шагал молча рядом

с Андреичем, держался за его руку, как,

бывало, маленький с отцом в церковь ходил.

И так шел до самого места.

Когда подходил к лесной опушке,

сказал:

— А я так, дяденька, думаю, что

бога -то совсем нет. Пошел я с вами

против зла бороться, чтобы добро было

на земле, а вот меня убивать ведут. Пошто

так?

На месте, у ям, скручивали руки назад.

После побега Петрухина боялись.

Первым Андреич.

Ковалев, лучший стрелок в роте, по-

дошел к начальнику.

— Господин поручик, в голову целиться,

или в грудь?

Посмотрел на солдата, пожевал губами,

подумал.

— Дай, я сам.

В брезжущейзаре, с колена, чтобы устой-

чивей держать винтовку, долго нащупывал

темное пятно глаз на лице.

Выстрелил. Подошел к яме, нагнулся.

Ах, чорт, на полдюйма выше взял!

Когда очередь дошла до Сергея, — по-

следний в очереди, — солдаты смущенно за-

шептались, осматривая подсумки.

— Господин поручик, пуль нет!

— Как нет?

Всю ночь стреляли, не хватило.

— Приколоть его штыком!

Солдаты замялись.

— Ковалев, кольни его!

Ковалев подошел. Глянул в большие темно-

серые глаза. Дрогнул сам, винтовка в руках

задрожала. Побежал холодок от сердца. Выше,

выше по груди, по голове, волосы дыбом

поднялись.

Закричал дико, безумно.

— Отвернись!

Все смотрят, смотрят. Душу наружу вы-

ворачивают.

Отчаянной мольбой и слезами задрожал

голос Ковалева.

— Отвернись!

Закрыл глаза, крепко стиснул винтовку

и с размаху ткнул перед собой...

Однажды ночью на лесную опушку при-

шли двое. Мужчина и маленькая старушка,

вся в черном.

Остановились у большой березы.

— Вот здесь, — сказал мужчина. II ушел.

Старушка осталась од а.

Опустилась на колени на примятую землю.

Застонала тихо.

— Вера... Вера... Дочь моя...

Долго, пока не занялась заря, лежала

ничком на примятой земле и исходила в

скорбном материнском стоне.

— Вера... Голубка моя...

Поднялась, насыпала в платочек земли,

завязала узелок, бережно спрятала на груди

у осиротевшего сердца, и медленным шагом,

придавленная неизбывным горем, пошла в

город.

ГЛАВА IV.

ПОДУЛ ВЕТЕР.

В железнодорожных мастерских и депо

бросили работать.

— Товарищи, в вагонный цех!

Черной бурливой волной вливаются в

широко открытые ворота вагонного цеха.

На вагонной платформе деповской под

кличкой „Гудок". Кожаная фуражка сдви-

нута на затылок. На большом шишкастом

лбу непокорная прядь черных густых волос.

На черном закопченом лице блестят белые

зубы. Раскаленным горном сверкают глаза.

Энергичный взмах руки.

— Товарищи, доколе же? Наши органи-

зации разгромлены. Профсоюзы разогнаны,

больничные кассы задавлены. Наши работники

арестованы. Их пытают, расстреливают. Наши

экономические требования считаются проти-

воправительственным выступлением, бунтом

и жестоко караются. Делегаты, посланные

заявить и отстаивать наши требования, аресто-

ваны и теперь, может быть, уже расстреляны.

Товарищи, мы испытали все средства, чтобы

мирным путем добиться улучшения своего

положения. На нашем голоде, нашем разо-

рении буржуазия справляет свой сытый

праздник!

Обожгло груди. Засверкали гневом глаза.

Сжались в кулаки твердые железные пальцы.

— Довольно терпеть!

— Стыдно молчать!

— Позор за гибнущих товарищей!

Опять энергичный короткий взмах руки.

— Товарищи! В наших руках последнее

средство —забастовка. Немедленно выби-

рается стачечный комитет. Телеграммы по

линии. Немедленно устанавливается связь с

рабочими всех предприятий города. Насту-

пление одной сплоченной массой. Наши тре-

бования: немедленное освобождение аресто-

ванных товарищей, независимые больничные