Белые волки

кассы, свободные профсоюзы, восстановле-

арестованы. Их пытают, расстреливают. Наши

экономические требования считаются проти-

воправительственным выступлением, бунтом

и жестоко караются. Делегаты, посланные

заявить и отстаивать наши требования, аресто-

ваны и теперь, может быть, уже расстреляны.

Товарищи, мы испытали все средства, чтобы

мирным путем добиться улучшения своего

положения. На нашем голоде, нашем разо-

рении буржуазия справляет свой сытый

праздник!

Обожгло груди. Засверкали гневом глаза.

Сжались в кулаки твердые железные пальцы.

— Довольно терпеть!

— Стыдно молчать!

— Позор за гибнущих товарищей!

Опять энергичный короткий взмах руки.

— Товарищи! В наших руках последнее

средство —забастовка. Немедленно выби-

рается стачечный комитет. Телеграммы по

линии. Немедленно устанавливается связь с

рабочими всех предприятий города. Насту-

пление одной сплоченной массой. Наши тре-

бования: немедленное освобождение аресто-

ванных товарищей, независимые больничные

кассы, свободные профсоюзы, восстановле-

ние восьмичасового рабочего дня, увеличе-

ние расценок. Товарищи, терять нам нечего,

а добиться мы можем многого, если будем

держаться стойко, все как один!..

Забастовка была назначена на двенадцать

часов следующего дня.

Зловеще прогудел гудок. Густая черная

лавина хлынула со двора мастерских.

— Казаки, казаки!

Загремели выстрелы. Стоны, проклятия.

— Палачи, убийцы!

Хлынули назад. С шумом захлопнулись

тяжелые ворота мастерских. И у ворот —

двенадцать трупов.

По город}' ходили патрули. А по ночам

по железнодорожному поселку метались гру-

зовики. Останавливались у маленьких закоп-

ченых домишек, выводили оттуда людей в

черных засаленных блузах или кожаных

куртках и увозили в город.

На рассвете, в час, когда утомленные

грузовики отдыхали в широких гаражах, к

домику молотобойца из депо Ивана Кузне-

цова подошел высокий человек с густой

черной бородой.

Тихо стукнул в окно.

Изнутри к стеклу прилип широкий бри-

тый подбородок. В испуге метнулся назад.

Хлопнула калитка.

— Алексей? Ты? Ты? Жив?

Старые товарищи крепко обнялись, расце-

ловались. Кузнецов не верил своим глазам. В ра-

достном изумлении хлопал себя по коленам,

ходил по комнате, садился, опять ходил.

— Ах, братец мой, да как же это ты, а?

Смотри, и борода!

Петрухин улыбался радости товарища.

— Ну, как у вас, рассказывай.

Кузнецов нахмурился.

— Скверно, брат Алексей, совсем скверно.

Все разгромили. Про забастовку слыхал? Нет?

Ну, вот... Двенадцать на месте убито. Трупы

похоронить не дали, ночью где-то закопали.

Потом полдела еще замели, восьмерых у

новых мастерских расстреляли, у ям. Знаешь?

Петрухин молча кивнул.

— После два -три завода забастовали

было, бросили. Поддержки нет, спайки нет по

заводам. Профсоюзы бессильны, задавлены,

разрушены. Пропало все.

— Кто-нибудь остался еще?

— Остались еще. У нас в депо —Буторин>

Коростелев, Семенов Николай, Котлов, Щеп-

кин. В мастерских еще есть.

— Что думают?

— Что думают? Которые раньше против

большевиков шли, все большевиками стали.

Поняли, где правда. На своей шкуре испы-

тали. Плачут теперь, да не воротишь. Мень-

шевики все на своего министра труда ссы-

лались, после расстрелов и они замолчали.

Все большевики, все.

— Тебя не трогают?

— Пока нет.

— Слежки нет?

— Не замечал.

Надо с товарищами повидаться. Как

устроить?

— Устроим.

От железнодорожного поселка к Иртышу

узкая тропинка. Вечером по тропинке по

одному, по два и по три шли рабочие.

На плечах удилища, в руках жестяные чай-

ники.

· Из маленьких закопченых домишек вы-

совывались люди.

— На рыбалку, што ль?

— Бабы ухи захотели.

— А-а. В добрый час!

Расселись по берегу одинокими фигурами,

закинули удочки...

Ночью с того берега приплыла лодка.

Высокий человек выскочил на берег. Ра-

достно сгрудились вокруг Петрухина, жали

руки, расспрашивали. Говорили всю ночь.

А когда на востоке засветлелось небо и

легкой рябью затрепетали по реке отблески

занимавшейся зари, Петрухин вскочил в лодку

и поплыл на тот берег.

Арсенал на обрыве. Внизу мутно пле-

щется река. Налево — город, направо — стан-

ция, сзади — поле. По крутому обрыву ходит

часовой. Устал. Остановился, слушает шо-

рохи ночи. Зашелестела трава над обрывом.

Комья земли посыпались с берега, будто

ступил неосторожный кто. Вскинул винтов-

ку, щелкнул затвором.

— Кто идет?

Тихо. Плещутся волны внизу. Тяжело

перевел дух. Рукой сердце унимает.

— Ох, спужался как!

Не успел додумать. Взметнулась из травы

большая черная птица. Охнул часовой, вы-

ронил винтовку, упал ничком на землю.

Прянули с земли темные фигуры.

Скорей! Скорей! Заработали ключи, от-

мычки, подпилки. Бесшумно открылись ши-

рокие двери арсенала. Ружья, пулеметы, ленты.

Две подводы из темноты вынырнули. Ско-

рей, скорей!..

Темной августовской ночью к тюрьме

подошел отряд вооруженных людей. Без

выстрела сняли часовых. В караульное по-

мещение вбежало десяток людей, штыки

вперед. Кое-кто вскочил.

— Ни с места!

Рассыпались по тюремным коридорам.

— Отпирай камеры!

Забегали перепуганные надзиратели. За-

гремели засовы у дверей.

— Товарищи, выходи!

Петрухин бросился к камере, где сидел

с Верой, Соломоном, Андреичем, где было

сорок.

— Товарищи, сколько вас?

— Пятеро!

А было сорок. Мелькнули лица товари-