Белый морок. Голубой берег

Василия будто ледяной водой окатили. Он быстро-быстро захлопал припухшими веками: серьезно поддерживает его предложение Сосновский или просто насмехается над ним? Будучи людьми разными во всем — и во вкусах, и во взглядах, и в характерах, — они, где только встречались, по поводу и без повода пускали друг другу словесные шпильки, подтрунивали друг над другом, препирались, а тут тебе вдруг такое неожиданное единодушие.

— Я совершенно серьезно за то, чтобы, воспользовавшись пассивностью эсэсовцев, устроить им новую Пущу-Водицу, — развеял какие бы то ни было сомнения Ксендз.

После этого не удивление, а явное разочарование отразилось на лицах всех присутствующих (кроме, конечно, Василя): как может этот осмотрительный и дальновидный человек поступать столь легкомысленно? Разве он не понимает, что от его предложения отдает авантюризмом?

— Понимаю, дело это далеко не простое, — невозмутимо продолжал Ксендз, — особенно если учесть, что командует карателями офицер бесспорно опытный, понимающий и осмотрительный. Такой не даст где-нибудь себя застукать внезапно. Лишь хитростью можно загнать его в тупик. — Он улыбнулся так, будто один знал, как именно можно перехитрить главаря карателей.

— А если конкретнее? — спросил Артем, едва скрывая раздражение.

— Конкретнее?.. — Ксендз снова улыбнулся и как-то особенно мягко спросил: — Перевоз через речку Таль помните?.. Ну, то место, где месяц назад мы всем отрядом отрабатывали тему «Преодоление водного рубежа под огнем противника»?..

— И что из этого?

— А то, что правый, расположенный ближе к нам берег там высокий и обрывистый, а левый — пологий, болотистый и густо заросший ольшаником. Дорога, ведущая с правобережья к мостику через реку, напоминает узкий зигзагообразный коридор, а если проще — это вымытый весенними и дождевыми потоками ров с почти отвесными откосами. Вот мне и думается, что если бы на этих правобережных кручах да надежно замаскировать одну засаду, а на левом берегу, за мостиком в густых зарослях, расположить…

— Все абсолютно ясно! — радостно сверкнув глазами, прервал его Ляшенко. — Мы оставляем один взвод в засаде на кручах, другой располагаем в зарослях за Талью, минируем деревянный мостик и ждем эсэсовцев. Когда половина немецких автомашин переправится через речку, Павлюк взрывает переправу, а мы с двух сторон забрасываем разорванную на две части колонну гранатами и кинжальным огнем завершаем дело…

— Именно это я и имел в виду, — с нарочитым равнодушием закончил Ксендз.

— Слушай, дорогой, да ты ведь гений! — На радостях Заграва подскочил к Сосновскому и хотел было обнять за плечи, но тот как-то по-женски мягко и элегантно уклонился от неожиданных объятий, отступил подальше от товарищей и снова начал тщательно рассматривать злополучную букашку. А обескураженный Василь так и остался стоять с распростертыми руками.

— Да, идея эта весьма заманчива, — не скрывая своего восхищения только что услышанным планом боевой операции, подытожил Ляшенко. — Я голосую за предложение Витольда Сосновского!

— На словах оно вроде бы и неплохо получается, а вот на деле… — и тут остался верным своей привычке ставить все под сомнение Матвей Довгаль. — Где гарантия, что эсэсы добровольно полезут в приготовленную нами петлю?

— Добровольно они, разумеется, не полезут, их нужно суметь туда заманить. Ну, а если они вообще откажутся болтаться по нашему следу, мы и тогда в проигрыше не будем. Так или иначе, а за Талью отряд должен оторваться от преследования.

— А что командир на это скажет? — искал поддержки у Артема Довгаль.

Издавна известно, что нет для человека большего несчастья, чем утрата перспективы. Отсутствие же ее, хотя бы и временное, в напряженной боевой обстановке даже для самых смелых и самых храбрых, кто не раз в жизни с улыбкой смотрел смерти в глаза, неминуемо оборачивается катастрофой. И наоборот, если даже у обреченных в абсолютно безвыходном положении появляется четкая цель, тогда сердца их наполняются редкостной решительностью и волей к борьбе. Эту горькую истину, о которой так редко вспоминают в мирные дни, с особой остротой испытал на себе Артем. Ослепленный радостью после успеха операции в Пуще-Водице, он последние двое суток как в угаре носился по краю, запутывая свои следы, и вовремя не заметил, что над отрядом постепенно, но неотвратимо собираются грозовые тучи. И только здесь, в Коблицком лесу, выслушав Ляшенко, вдруг понял: цель, которая светила ему звездой и вела через все тернии, оказалась не чем иным, как призраком. И от этого такое отчаяние закипело у него в сердце, такая тяжесть легла на его плечи, что, казалось, померк летний день.