Белый морок. Голубой берег

— Что ж, Артем, хочешь не хочешь, а нужно благословить предложенную Витольдом Станиславовичем операцию. Возможно, колодяжненцам в самом деле посчастливится больше, чем другим? Оденем их в полицейские мундиры, дадим коней добротных, документы надежные, и, как говорится, скатертью дорога!

— Так-то оно так, но ведь этот штурмфюрер…

— За него можно не беспокоиться: он более всего боится, как бы не попасть в руки своих бывших сообщников. Кто-кто, а Бергман хорошо знает, чем закончится и для него, и для его семьи эта встреча. Ну а в случае чего Кирилла не нужно учить, что делать, — сказал Ксендз убежденно.

Артем ответил не сразу. Потом взглянул на часы и сказал:

— Давайте оставим пока этот разговор. Через несколько минут — передача последних известий из Москвы…

XV

— Что это вы так спозаранок, Кирилл? Отдыхали бы с дороги, — такими словами встретил Сосновский Колодяжного, раздетого до пояса, выбритого, взбодренного студеной водой в партизанской бане, недавно оборудованной лагерными хозяйственниками в зарослях над ручейком.

— А с чего мне быть утомленным? — обнажил тот крепкие зубы в широкой улыбке.

— Не напрашивайтесь на комплименты. Всяк понимает, что значит осуществить такой рейд с «родичем», сделать столько дел, раздобыть целых четыре подводы разного военного снаряжения. Варивоновы хлопцы до сих пор еще их разгружают…

— Ничего особенного. Обыкновенный кавалерийский пробег по пересеченной местности. — Кирилл изо всех сил тужился выглядеть спокойным, суровым, уравновешенным, хотя на самом деле весь так и сиял от радости.

В конце концов, почему бы ему и не радоваться? Ведь впервые в жизни выпало такое серьезное и ответственное дело, и он с честью справился с ним. Подумать только: за время рейдирования ухитрился не только заморочить «родичу» голову, но и попутно совершить несколько удачных налетов и диверсий! А самое главное — сумел по просьбе самого Ляшенко «взять взаймы» в оккупационных немецких учреждениях сразу две пишущие машинки и около пяти центнеров чистой бумаги. Теперь хватило бы только рук печатать на них листовки с фронтовыми новостями.

— Командир доволен вашим рейдом. Обещал на общем сборе отряда всем объявить благодарность. Так что приводите себя в порядок и готовьтесь к торжественному сбору, — по секрету сообщил Сосновский.

К огромному своему удивлению, он заметил, как неожиданно помрачнел Колодяжный, приугас, будто политое водой пламя. Но что послужило этому причиной, догадаться не мог. Причина же до смешного была пустячная. Просто Кирилл представил, как придется теперь каждодневно изнывать на боевых занятиях, до отупения собирая и разбирая трофейное оружие, ходить в наряде на кухню, долбить в насыпи новые пещеры, и от этого на него напала такая тоска, что даже под сердцем заныло. Собственно, это чувство не покидало его с тех пор, как на хуторе под Розважевом получил распоряжение немедленно возвратиться к Змиеву валу. После стольких дней самостоятельных и удачных странствий он, как затяжной болезни, боялся размеренной, похожей на движение маятника, лагерной жизни с ее однообразным течением будней. Потому что наконец в этом походе со всей отчетливостью понял: все прежние годы он, по сути, прожил в какой-то полудреме при всем том, что мать родила его для постоянного риска, беспрерывного движения и незаурядных дел.

— Что с вами? Я чем-то вас огорчил? — забеспокоился Сосновский.

— Да понимаете… Честно можно сказать?

— Только так!

— Не по душе мне наше сидение в норах, Витольд Станиславович! Помотался я вот немного по краю и будто снова на свет народился. А как подумаю, что, здесь ждет…

«Все-таки я нисколько в нем не ошибся, — мысленно заметил Ксендз. — Чистая, искренняя, неподкупная натура! Но бунтарь и непоседа. Вечно его зовут дороги, вечно на уме у него приключения… Такого заставь сидеть на одном месте и заниматься однообразным трудом — обречешь на медленное умирание…»

— Не делайте прежде времени грустных выводов, Кирилл. Если уж пошло на откровенность, то есть у меня для вас одно горячее дело.

— Если стоящее, готов хоть сегодня за него взяться!

— Настолько стоящее, насколько и опасное, дорогой друг.

Диковатым огнем вспыхнули глаза Колодяжного, он нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Не из особой любви к жилищам пращуров и не от трусости сидим мы в этих норах, Кирилл. Просто так складываются обстоятельства. Мы вынуждены были залечь, законсервироваться, чтобы не погубить отряд. А если бы имели постоянную связь с Большой землей… Одним словом, дальше мы не можем существовать без связи! Вот я и собирался предложить вам осуществить со своей группой рейд до самой Москвы…

— Витольд Станиславович, дорогой вы мой! Да это же… сверх всяких ожиданий! Спасибо, от чистого сердца спасибо!..