Читаем Беньямин и Брехт — история дружбы полностью

Идея «списка потерь» напоминает инвентарный список бухгалтера, но под этим заголовком содержится не официальный перечень, а клочок бумаги, позволяющий избежать бюрократических формальностей, и манера описания умерших позволяет признать потери личными. В перечне нет пафоса, горе выражено сдержанно. Лирический герой знает, что умирает от усталости и опустошенности. Скорбь и обвинение не демонстративны, но и недвусмысленны. В последних трех строках опыт расставания предстаёт основным опытом эмиграции. Неизбежным потерям, вызванным смертью, противопоставлены иные потери, принимаемые как столь же неизбежные или же как ненужные и потому подлежащие осуждению [325].

Где Беньямин, критик?Где Варшавер, радиоведущий?Где Штеффин, учительница?
Беньямин похоронен на испанской границе.Варшавер похоронен в Голландии.Штеффин похоронена в Москве.Я еду по Лос-Анджелесу мимо стапелей, на которых собирают бомбардировщики.

Это незаконченное стихотворение перекликается со «Списком потерь», но не перекрывается им. Отличаются положение и интонация повествователя, названы и другие жертвы. Отрывок «Где Беньямин, критик?» более сдержан, чем «Список потерь». Товарищи повествователя характеризуются только по их профессии: «критик», «радиоведущий» и «учительница», — но это субъективные образы, как известно, Маргарет Штеффин не была учительницей, как называл её Брехт, а «радиоведущий» (Radiomann) — довольно не — обычное обозначение. Последовательность почти детских вопросов о местонахождении друзей и ответов с указанием места их погребения оказывается впечатляющей. Седьмая, завершающая строка описывает ситуацию говорящего, открытую для различных толкований. «Я еду по Лос-Анджелесу мимо стапелей, на которых собирают бомбардировщики», — прежде всего это может значить: я спасся, в отличии от умерших. Однако заводские постройки, мимо которых проезжает лирический герой, названы не случайно. Они показывают, что для отпора террору, жертвами которого стали Беньямин, Варшавер и Штеффин, нужны бомбы. Лаконичное, безнадежное звучание финальной строки заставляет всё же усомниться в том, что бомбы смогут справиться с террором.

НА САМОУБИЙСТВО ИЗГНАННИКА В.Б

Я слышал, ты поднял на себя руку,Чтобы не дать палачу работы.Восемь лет в изгнании наблюдая, как крепнет враг,
Ты последней не одолел границыИ земной перешел рубеж.Рушится Европа. В главы государствВыходят главари бандитских шаек.Столько оружия, что людей не видно.
Будущее объято тьмой, а силыДобра ослаблены. Ты это понялИ добил свое измученное тело579.

Стихотворения «На самоубийство изгнанника В. Б.» и «Вальтеру Беньямину, который убил себя, спасаясь от Гитлера» можно считать эпитафиями, некрологами в собственном смысле, включающими детали биографии погибшего друга Брехта. На машинописи «На самоубийство изгнанника В. Б.» торопливо написано от руки: «Только сильная рука / может поднять оружие»[326]. Это не просто банальное замечание о добродетелях, необходимых для борьбы против «палача», это — возможно, с отсылкой к первым строчкам стихотворения — сдержанное признание Беньямину, выбравшему смерть вместо безнадежной судьбы пленника. Воздействие стихотворения основано на противоречиях и парадоксах, например, граница между двумя странами, в данном случае Францией и Испанией, названа «непреодолимой», таким образом, её труднее перейти, чем рубеж жизни и смерти, оказавшийся проходимым. Структура эпитафии и языковые средства напоминают первое стихотворение Брехта о Карле Краусе, «О значении стихотворения из 10 строк в № 888 Die Fackel (октябрь 1933)», некролог Карлу фон Осецкому, «На смерть борца за мир». За лапидарной констатацией, на деле уже являющейся интерпретацией — убийство Осецкого, послание красноречивого оратора (Крауса), самоубийство Беньямина — следует столь же лаконичное, но уходящее в обобщение описание ситуации сжатым и выразительным описанием, состоящее из цепочки бессоюзного сочинения в эпиграмматическом стиле «Немецкого военного букваря». «В главы государств / Выходят главари бандитских шаек / Столько оружия, что людей не видно». Его друг, столкнувшись с этим безумием, не нашел выхода и покончил с собой. Стихотворение оплакивает его смерть.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары