Без иллюзий

Как ни удивительно, все то новое и не очень украшавшее Люду, что Михаил в последнее время узнал о ней, не отталкивало его от этой женщины – просто заставляло сильнее жалеть, что она не соответствовала лучшему в себе по собственному же выбору. Жалость, в свою очередь, не вызывала желания облегчить или украсить ей жизнь. История с временным уходом от мужа случилась у Люды еще до ее знакомства с Михаилом. И сейчас он ловил себя на мысли, что жалеет о ней, как о человеке, который в его глазах мог бы быть лучше, чем стал, но сам этого не захотел. Помогать ей исправиться в любом случае было бессмысленно, да и советовать тоже. Люда делала все совершенно сознательно, а что при этом она сознательно портила себе жизнь, до нее доходило в очень замедленном темпе. Порча качества ее жизни происходила всё быстрей. Делать ставку на конъюнктурный успех человеку совсем без совести и чести гораздо проще, потому что без них он уже не человек, а у Люды и то, и другое осталось неатрофированным начисто, и внутренняя борьба с этими качествами не могла ее не изнурять. Михаил не представлял, к чему это ее приведет, но что кончится очень плохо, не сомневался. Мягко, в щадящих, но по смыслу вполне определенных выражениях он старался ей объяснить то, что понимал с самого начала после того, как узнал предмет ее новых занятий в институте: вся эта тематика – громадный мыльный пузырь, который лопнет в один миг подобно тому, как после одного только возгласа мальчика с чистым непредвзятым умом все разом поймут, что король-то голый. Это было максимумом того, что Михаил мог сделать для нее, и, естественно, этого не хватило. Мыльный пузырь лопнул года через полтора, когда усилиями Фатьяновой, а также ловкого, но остающегося в тени своей шефессы демагога Лейчика и уже нового директора института Болденко, сменившего в чем-то проштрафившегося Панферова, начала было раздуваться в качестве всесоюзного почина кампания под лозунгом: «Пятилетке качества – отличную документацию!». Попытка форматировать все составляющие информации, обращающейся в колоссальной бюрократической машине советского социалистического общества с экономикой произвольно-командного типа, втолкнуть все необходимые для управления данные в одно общее Прокрустово ложе, уже на стадии идеи потерпела фиаско при первом же обращении в райком партии смежного района города Москвы. Тамошний первый секретарь был очень непротив оказаться у истока очередного «великого почина», который мог бы вознести его на новый уровень власти. Но вместе с тем он был уже тертый калач и мог здраво судить о том, с какими дровами можно раздуть всесоюзный костер, а с какими не стоит и пробовать. Он проявил достаточную настойчивость, стараясь понять, какими реальными выгодами можно было бы соблазнить верховную власть, без санкции которой не могло быть и речи о самораспространении «почина снизу». «Первак» из соседнего райкома раз за разом выспрашивал основного докладчика – коммуниста товарищ Фатьянову, что изменится в лучшую сторону в жизни общества, если будет сделано обещаемое – что тогда, действительно «по щучьему велению» колеса бюрократии закрутятся быстрей, если на каждой бумажке будет стоять знак, что она соответствует унифицированному образцу? А как быть тогда с введением в оборот новых данных и все новых их комбинаций, когда в этом выявится необходимость? Кидаться в центр и месяцами ждать, когда будут проведены изменения в так называемом едином унифицированном документальном комплексе? Да от этого работа машины управления не ускорится – наоборот, ее на каждом шагу будет заедать. На вопросах Люда поплыла. Ни демагог Лейчик, ни директор Болденко на помощь ей не пришли (правда, было и не с чем). А уж заместитель директора Сааков, усматривавший в Людиной попытке безмерно раздуть значимость унифицированной системы документации стремление стать как минимум заместительницей директора и увести из-под его подчинения несколько новых отделов, был просто счастлив после учиненного в райкоме разгрома. Он потребовал немедленно принять организационные решения, что на советском новоязе означало одно – снять виновную с должности. Директор Болденко, раздосадованный провалом (он ведь тоже был не прочь в один миг взлететь вверх на гребне пропагандистской волны, в возможность поднять которую он было поверил), немедленно согласился с мнением своего заместителя. Каким чудом Люда успела найти себе новую работу еще до того, как с ней успели расправиться по всей форме – то есть не просто понизить в должности и тем заставить ее уйти, а еще и влепить партийное взыскание, чтобы затруднить ей поиск нового места, осталось неизвестно. Михаил не выспрашивал, сама Люда не сказала. Она довольно часто приходила к нему в институт с единственной целью облегчить душу, откровенно выговориться. Она уже давно не пряталась от него и не стыдилась признаваться в своих изъянах. Впрочем, он давно уже сам распознал их, и она об этом знала, как знала и то, что они не заставят его от нее отвернуться, хотя и не побудят любить. На работах (а их за довольно короткое время она сменила еще три раза) ее быстро начинали преследовать неприятности. Михаил не входил в их детали, но впечатление было такое, что все они появились из одного корня: Люда развивала энергичную деятельность на партийном поприще, начинала нечто крупное и многообещающее на работе, а потом это многообещающее лопалось, и рядом с ней уже не оказывалось никого, кто мог бы продолжить или оживить начатое ею дело.