Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Я виню себя в том, что никаких чувств к девочке из класса во мне почти не осталось. Все перегорело, кончилось. И девушка это чувствует. Она приступает к операции “Вечный мир”. Часть вторая: мне торжественно вручают портфель, я снова провожаю ее после школы. Дверь открывается, нас обволакивает жар и сумрак подъезда. Мы целуемся, я расстегиваю ее мокрое от снега пальто, потом пуговицы платья. Но странное дело – теперь я вижу нас со стороны. Словно кто-то другой играет роль счастливого избранника. То, за что полгода назад я был готов отдать жизнь, теперь навевает скуку. Девушка это чувствует и пускает в ход последний козырь. Начинается период под названием “Покорность”. Часть третья: “Делай со мной что хочешь”, – говорят ее потупленный взгляд и дрожащие губы. “Я разрешаю тебе всё”.

Но мне от нее больше ничего не надо.

На уме у меня давно другое – английский язык и книги. Книги были со мной всегда, а вот английский, наконец-то выученный настолько, чтобы сопереживать героям книг, сочувствовать, – захватывает меня полностью. Музыка, книги, передачи на коротких волнах нашего приемника “Минск” – в чужом языке я нахожу укрытие. Это ниша, где меня никто не трогает; идеальная формула для самоустранения; чужой язык как место, чтобы побыть наедине с собственным миром.

В какой-то из вечеров, снежных и холодных, я вижу себя в вагоне метро. Перегон между “Первомайской” и “Измайловским парком” открытый, и желтая лента окон бежит по снегу, взмывая на сугробах и проваливаясь в ямы. Среди сосен мелькает белый сельский дом с высокой крышей и печной трубой. Как он здесь, в городе, очутился? Дом этот мне давно нравится, он одинок и загадочен, беззащитен и неприступен. Окружен деревьями и снегом и замкнут. Мне бы хотелось поселиться в таком; буду жить здесь один, пока не сольюсь с ним, пока не стану его точной рифмой, его частью. Буду смотреть, как мимо пролетают поезда, в одном из которых иногда будет стоять у дверей подросток, носящий мое имя.

Дом исчезает в лесной темноте, дальше – пруд. Изо льда торчит кровля домика для уток, и мне приходит в голову банальное: куда они исчезают, утки, когда пруд замерзает?

Пока я размышляю, объявляют “Арбатскую”. “Выход к кинотеатру «Художественный» и Калининскому проспекту”. На проспекте метель, отцовское демисезонное пальто, которое я упорно таскаю в любую погоду, ветер пронизывает насквозь. Подняв воротник, бегу в Дом книги. Его огромные витрины горят в облаках снега. В стеклах неточно отражаются дома-книжки напротив – окна, горящие в форме букв “СССР”. На входе очки запотевают, и несколько секунд я стою, вдыхая влажный книжный воздух. В кармане червонец – большие деньги. Мне пришлось копить их долго, экономя на обедах в школе или прикарманивая сдачу. И сегодня тот день, когда можно эти деньги потратить.

В магазине мне нужен “Иностранный отдел”, книги зарубежных издательств. Остальное на сотнях стеллажей – за редким исключением классики – идейно выдержанная литература, тонны бумаги, понапрасну испачканных краской.

Полгода назад я купил здесь “Войну миров” Уэллса, а потом “Алису в Стране чудес” с рисунками Тенниела. Книга на русском у меня имелась, я хорошо знал и перевод, и советские картинки. А книгу с оригинальными рисунками стал искать, опять-таки, через музыку: эмблемой фирмы, где записывалась моя любимая группа Genesis, был Шляпник, он-то и “потянул” за собой Тенниела.

Книги на полках давно знакомы, ассортимент обновляется редко, поэтому новая обложка сразу бросается в глаза. Название набрано желтой краской по малиновому полю. Странно, страшно: название знакомо, но перед глазами почему-то томик Ландсберга и бородатый Володя. И плакат, исчезнувший вместе с физичкой, ее пластинками и безмятежным миром, где я жил когда-то.

Книга убийцы. The catcher in the rye.

Я отворачиваюсь, как будто стал свидетелем чего-то запретного, словно мне нельзя показывать, что мы знакомы, я и книга. Ныряю в соседний отдел с контурными картами. Проходит – сколько? – минут пять-десять, прежде чем через “Учебники и тетради” я возвращаюсь.

“Можно мне посмотреть вон эту?”

Нужно внимательно следить за реакцией продавщицы – ведь я не знаю, что под обложкой. Можно ли мне, школьнику, вообще спрашивать такую книгу? Но продавщица равнодушно достает ее, кивает на варежки. Ждет, когда я стяну их и оботру руки.

Формат карманный, мягкая обложка дрожит в пальцах.

Издательство Bantam Books

.

Я разгибаю обложку осторожно, чтобы не было заломов – хотя уже сейчас знаю, что куплю книгу. Бумага шершавая и пухлая, похожа на оберточную. Из такой у нас в “Бакалее” сворачивают пакеты для сахара.

Цена астрономическая, 8 рублей 40 копеек.

“Беру, отложите”, – говорю не своим голосом.

Иду к кассе.