Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Мы прятались за кустами дикого шиповника, а недруги прикрывались стволами берез.

В каждом отряде было человек семь – местные и дачники. К недругам затесался мальчишка из детдома, а к нам прибилась мелкая девчонка со светлой косой, которая могла лишь топать и грозить кулачком.

Швыряли чем попало: шишками, комьями земли, обломками веток… Плевали бузиной и рябиной из трубочек дудника – кто снайперски точно, кто бестолковыми очередями. Но только у Миши была железка, похожая на настоящее оружие, – харкалка, отпиленная от раскладушки.

– Хукррр… Хукррр…

Мишка решился первым.

Он вышел на просеку, вытянув руку вперед и сжимая саблю-харкалку.

В этом был немой вызов, который принял мальчик покрупнее, рыжеволосый Максим:

– Дай, – он наплыл с ленцой и, ухватившись за железку, дернул ее на себя так, что дернулся и Мишка.

За березами засмеялись.

И тут же Мишка прыгнул на Макса, повис у него на шее, и они покатились по кочкам.

Они несколько раз менялись местами, но каждый раз Макс опрокидывал Мишку и подминал.

Внезапно, когда уже казалось, что поединок завершен, и одно тяжелое дыхание сломило другое, к верхушкам деревьев взмыл кромешный вопль.

Сцепка распалась, Макс подскочил с багровеющим лицом, почти слившимся с его шевелюрой, потрясая рукой, мокрой от крови.

– Ты чё кусаться? – Он жалобно махнул ногой, отступая.

А Мишка, успев изловить в траве свою железяку и пригнув кудлатую голову, упрямо пер на неприятеля.

Что-то неуловимо изменилось – кто-то из своих крикнул, эхом аукнулся чужой, и вот уже мы бежали вперед и гнали их гулким победным ором…

– Бей белых! – кричала девочка, воображая нас красными.

Вокруг мелькали березы, превратились в ельник, и было всем не до неба, быстро темневшего над верхушками. Вдали настойчиво тревожился горн пионерлагеря.

Он словно накли́кал грозу, задышавшую шумно и бешено, будто тоже на бегу.

В лиловых тучах сверкнула молния, ослепляя белозубым оскалом, и вместе с грохотом посыпались колкие и крепкие, как зубы, капли.

Бежали опять, но уже обратно – свои и чужие вперемешку.

Мы с Мишкой подлаживались под бег друг друга и все время обменивались веселыми взглядами сквозь буйную воду.

Я завернул к своей калитке первым, он обернулся, махая ладошкой, не выпуская из другой руки алюминиевую харкалку.

Он махал, терпеливо ожидая, дождь ускорял его взмахи, как старая кинопленка, а я все не мог отвернуться…

Грязное дельце накрепко склеило нас.

Немногословно, едва ли не полунамеком, мы сговорились на грабеж. Возможно, вдохновил перочинный ножик, подаренный крестной на мои именины.

В придачу мы схватили тупые мамины ножи на кухне и, оседлав “Дружки”, понеслись по дороге. Инстинкт преступления гнал нас древним вихрем, окрыляя и обгоняя.

Жертвой выбрали добрую набожную Марью Андревну, хозяйку козы. Быть может, мстили ей за вкус молока, которое нас принуждали пить. Пролезли под калиткой и тихо пересекли сад. Возможно, встретив козу, мы бы попытались ее зарезать. Но коза паслась на поле, а в доме, мелькая в раскрытом окне, что-то напевала старуха. Мы забрались в сарай, где Мишка сразу схватил медный тазик для варки варенья и сзади под штаны втиснул деревянные щипцы; а я сунул в карман брусок хозяйственного мыла и пнул ведро с водой, видимо, козье: по земляному полу поползла лужа.

Мы выскользнули из сарая, и вдруг Мишка подскочил к клеткам с кроликами и ловким движением фокусника повернул все ржавые задвижки, выпуская ушастых пленников, которые, будто его и ждали, выталкивая друг дружку, запрыгали вниз…

Мы зачарованно смотрели, как они белоснежно сигают и уносятся стремглав в зелень…

Марья Андревна так и не узнала, что за сила повыпускала ее кроликов.

Тазик, мыло и щипцы мы через несколько минут выкинули в колодец на дороге, воду из которого употребляли лишь для полива огородов. Украденные предметы падали в темень с плеском и превращались в ничейные.

В совместном преступлении было что-то интимно бесстыдное. На закате мы сидели на высокой куче песка, который неудержимо перебирали пальцами.

– А ты видел своего папу?

Мишка на миг замер.

– Он приезжал. Я, когда вырасту, к нему улечу.

– В Африку?

Он кивнул.

– Да ну, – бесхитростно сказал я, – там же крокодилы и до сих пор есть людоеды.

– Там такие фрукты, которых ты никогда не видел. Там всегда лето.

– Там слишком жарко.

– А я люблю, когда жарко! – раздраженно возразил он.

– Тебе что, здесь не нравится? – спросил я ревниво.

– Почему? – он держал горсть песка в розоватой ладони, и муравей-перебежчик уже сновал по его коже, где пульс.

Мишка мечтательно сверкнул глазами:

– Там даже флаг как у нас: серп и молот, и звезда.

– Тоже красный? – не поверил я.

– Красный, – он кинул горсть песка на дорогу, – и черный…

Теперь я знаю, он говорил про Анголу, которая впервые участвовала в Олимпиаде в 1980-м.

Может, его папа был спортсмен. Метатель копья или боксер, да хоть пловец – это же зыко. Хотя Мишка не говорил мне, кто его папа. Я тоже скрывал от посторонних, что мой папа священник, наученный этому дома, и всегда говорил: “Переводчик”.

Я догадался, что Мишка отца не видел, потому что он добавил: