Без очереди. Сцены советской жизни в рассказах современных писателей

Я искал в пиджаке монету,нищим дать,чтоб они не хромали.Вечер,

нежно-сиреневым цветом,оказался в моем кармане.Вынул,нищие только пялятся,но поодаль,

у будки с пивом,застеснявшись вдруг,пыльные пьяницы,стали чистить друг другу спины.

Рыжий даже хотел побриться,только черный ему отсоветовал.И остановилось поблизостиуходившее было лето…

Я мог бы цитировать бесконечно, но слышу (и слышал всегда) голоса: “Какой-то это не наш поэт!” Русский поэт, по мнению большинства, обязан быть трагичным, активно делиться горем… Может, из-за этого и столько горя у нас?!

Уфлянд после столкновения с автомобилем как-то сник, ходил заторможенный и рано умер. А ведь сколько в нем было радости! Так и не дождался настоящего признания, звания “крупного поэта” нашей эпохи по причине легкого своего характера…

И, наверное, он не чувствовал бы себя столь превосходно, если бы не великолепное окружение, неповторимая творческая среда той эпохи. По тем же улицам ходил, сопя вечно простуженным носом и подтягивая великоватые, кем-то подаренные штаны, гениальный и ужасный Олежка Григорьев, бормоча что-то вроде: “Да, я ходил в ХимСнабСбыт. Но был там жестоко избит…” Похоже на его жизнь. И тем не менее он был поэтом состоявшимся, любимым всеми, кому это позволяла должность, а порой даже и теми, кому не позволяла… Сам Сергей Михалков ругал его! Но потом, говорят, пытался помочь. Первое – достоверно, второе – проверяется.

Помню, как Олежка явился ко мне через месяц после выхода из Крестов и рассказывал о тюрьме так увлекательно и, что важно, бодро, что я вполне искренне (и даже учитывая советское время) посоветовал написать ему о тюрьме детскую книжку. Полезная бы книжка была – о взгляде, меняющем привычное, – и пригодилась бы не только в тюрьме. Кстати (замечу для нытиков-профессионалов), Григорьев выполнил там норму кандидата в мастера по гимнастике… Может, и выдумал. Но какая разница?

Отметился он и у меня на новоселье – даже раньше, но, к счастью, не так трагически, как Уфлянд. Свалив мебель в кучу, грузчики уехали, и я с отчаянием думал, как же мне ее расставлять. И вдруг увидел в окно приближающегося, сильно раскачивающегося Олежку Григорьева да еще с двумя соратниками, размахивающими бутылями портвейна, вовсе уже не полными. Сразу вспомнился его стих, замечательно нарисованный “митьком” Флоренским (который Довлатова иллюстрировал): “С наперсниками разврата он торопился куда-то”. Всё, понял я, планы рушатся! Одно дело – стихи, а другое – реальность! И в корне ошибся. Оставил все на жену, которая в безалаберности своей не уступала гостю и восторгалась им, – вот пусть и разбираются, “близнецы-братья”! А сам малодушно сбежал. Домой я возвращался часа через полтора, заранее с ужасом представляя, во что превратилась квартира, и был морально наказан. Я увидел квартиру чистую, убранную и, главное – с педантично расставленной мебелью. “Кто это сделал?” – изумился я. “А Олежка! – сияя, сообщила жена. – И друзья его. Такие милые! Я попросила их мебель расставить – и они сделали, мгновенно!” – “Но у нас же денег нет!” – “А он не обиделся. Олежка ведь нас любит!”