Без веры и закона

Эб все с той же небрежностью кивнула ему, и они вошли в салун. Карсон придержал дверь для Эбигейл, а та приостановилась, не уверенная, стоит ли принимать от мужчины подобную обходительность, потому как это нарушает их равенство и относит ее к слабому полу. Карсон заметил, что она колеблется, и предложил выпить по стаканчику виски, как бы отменяя свой деликатный жест. Эб согласилась.

Народ, вышедший из салуна на улицу, разошелся, каждый вернулся к своему делу. Несколько женщин решили понежиться на веранде в закатных лучах, под небом, залитым всевозможными красками. Гора стала розовой, по ней бродили тени от облаков.

Когда я оторвал взгляд от закатного зрелища, то увидел, что шериф подошел к Дженни. Втянув голову в плечи, он что-то говорил ей, но я не понял, что именно. Он как будто извинялся. Черный бархатный корсаж стягивал талию Дженни, приподнимал ее груди, так что видна была ложбинка между ними, она с улыбкой слушала шерифа и не мешала ему говорить. Потом погладила его по щеке — сердце у меня подпрыгнуло, я скривился от горькой желчи, подступившей к горлу. Шериф поймал ее руку и прижимал к своей шее несколько минут — жест был нежным, он мог быть жестом влюбленного. Дженни повела шерифа за собой, и они так и не расцепили рук. Оба исчезли за боковой дверью — дверь вела прямиком к тем самым комнатам, и я об этом знал. А я остался тупо и деревянно сидеть в лучах закатного солнца. У меня было ощущение, что меня медленно всасывает земля, и я не сомневался, что кончусь с последним лучом солнца. Меня захлестывала бешеная ярость, про себя я осыпал Дженни самыми черными ругательствами, злобно и долго. Я выбирал самые грязные слова, чтобы выпачкать ее как можно сильнее, повторял и повторял их, и они потеряли смысл. Я не заметил высокой блондинки, которая подошла ко мне. Опомнился только, когда почувствовал руку, гладившую меня по затылку, по спине. Во мне еще вовсю клокотали бранные слова, когда прямо возле моих губ я увидел улыбку, язычок розовел между зубов, и один, кривой и милый, придавал улыбке что-то детское.

— Пошли, Гарет, или дальше будешь мечтать?

Она опустила руки мне на бедра, и меня сорвало с катушек. Я был дико зол на Дженни. И вдруг вспомнил чернявого мальчишку. Джо! Сегодня-то мне стыдно, но я пообещал себе, что буду говорить обо всем честно, не буду изображать себя лучше, чем был тогда, вспомню все до малейшей мелочи — как оно есть, так и расскажу. Я оттолкнул Каролину, и очень даже злобно.

— А твой сын? Кто им занимается?

От изумления Каролина приоткрыла рот, и глаза у нее увеличились вдвое. Она смерила меня взглядом, стирая меня в порошок, и без единого слова отвесила мне пощечину, наверное, самую унизительную и самую заслуженную в моей жизни. А рука у Каролины была тяжелая.

Обещание

С пламенеющей щекой, кипя стыдом и злостью, я забился между двух занавесок малой залы. Точно ребенок, которого за плохое поведение отослали от себя взрослые, и он нигде не находит себе места. Голос Стенсон обычно приводил меня в чувство, и я хотел слышать его, хотел почувствовать ее рядом, хотя, понятное дело, никто не приглашал меня на ее разговор с хозяином и я наблюдал за ними тайком. От Каролины я получил пощечину, а теперь мог получить и пулю в лоб, если они вдруг решат, что соглядатай им ни к чему.

— Подумай об этом, Стенсон. Из этого заведения может получиться самый первоклассный салун в округе.

— Я его таким и считаю.

— Народу у нас всегда полно, это верно, но если ты вложишь свои денежки… А я знаю, что они у тебя есть, — даже не прикидывайся, что это не так. И плевать я хотел на то, откуда ты их взяла.

— Ты уверен?

Тон у Стенсон был насмешливый, но за этой насмешкой таилась тревога. После вопроса воцарилось молчание. В стакане звякнули ледышки. Должно быть, хозяин решил промочить горло, чтобы ответ прозвучал как можно весомее.

— Мне не только наплевать, но я думаю, что для нас обоих выйдет сплошная выгода. Для тебя, потому что эти деньги — твоя головная боль и лучше всего сбагрить их разом, вложив в дело, которое и так на плаву: кто к тебе тогда подкопается? А я получу тебя в качестве вкладчика, который не будет проедать мне плешь, проверяя, как я веду свое дело.

— А вдруг ты ошибаешься?

— Что ты имеешь в виду?

— Дженни.

— Что — Дженни?

— Я хочу, чтоб она бросила эту работу.

— Почему бы и нет? Но сама-то она этого хочет?

— Ты всерьез думаешь, что девчонкам нравится, чтоб на них пыхтели грязные ковбои и старатели, которые двух слов связать не умеют? Или городские сифилитики?

— Выслушай меня, Стенсон. Разыскала меня сама Дженни. Ты это прекрасно помнишь, сама была здесь. У вас ни гроша за душой не было. Твой старатель продырявил себе шкуру, а малявка только-только пошла. Грязные ковбои, как ты их называешь, оплатили вам тепленькое местечко.

— Нет, не ковбои, а Дженни, продавая им свое местечко. И с этим мне никогда не смириться.

— Ты предпочла бы работать вместо нее?