Битва за Рим

– Слышали, квириты? – прогрохотал он. – Выскочка из испанского Сукрона смеет обвинять Скавра, принцепса сената, в измене! Скавр отвергает обвинения! Кому вы верите?

– Скавру! Скавру! Скавру! – грянула толпа. Ей стали вторить присяжные; в конце концов они вскочили с мест, подняли торжествующего Скавра и на руках пронесли его по всему Нижнему форуму.

– Вот болван! – сказал потом Скавру Марий. – Неужели он и впрямь решил, что может осудить тебя за измену? Неужели всадники питали такую надежду?

– После того как им удалось осудить беднягу Публия Рутилия, они решили, наверное, что могут разделаться с кем угодно, – сказал Скавр, поправляя тогу после триумфального марша по Форуму на плечах побежденных.

– Кампанию против знаменитых консуляров Варию следовало бы начать с меня, а не с тебя, – сказал Марий. – Уже в оправдании Марка Антония им нужно было уловить тревожный сигнал. Теперь им показали, что к чему. Полагаю, Варий сделает перерыв на несколько недель, а потом снова примется за свое, только его жертвы будут уже не столь высокопоставленными. Бестия не в счет, он известный хищник. Бедному Луцию Котте не хватило поддержки. Аврелии Котты, конечно, могущественны, но недолюбливают Луция, им больше по душе сыновья его дяди Марка Котты и Рутилии. – Марий помолчал, то высоко приподнимая, то хмуря брови. – Главный недостаток Вария – в том, что он не римлянин. Ты римлянин, я тоже, а он нет. Но он этого не понимает.

Скавр не проглотил наживку.

– Филипп и Цепион тоже не понимают, – презрительно бросил он.

Месяца, отведенного Силоном и Мутилом на мобилизацию, хватило с лихвой. Тем не менее по его окончании, ни одна из италийских армий не двинулась на Рим. Причин тому было две. Одну Мутил понимал, но вторая доводила его до отчаяния. Переговоры с вождями Этрурии и Умбрии продвигались со скоростью улитки, а в военном и большом совете никто не хотел обнажать меча, пока не прояснятся их результаты; с этим Мутил был готов согласиться. Но очевидным было и непостижимое нежелание выступить первыми – причиной которого была не трусость, а вековое, впитанное с молоком матери благоговение перед Римом; оно доводило Мутила до белого каления.

– Дождемся, пока Рим сделает первый шаг, – предлагал на военном совете Силон.

– Дождемся, пока Рим сделает первый шаг, – вторил ему на большом совете Луций Фравк.

Узнав, что марсы передали сенату документ об объявлении войны, Мутил разгневался, полагая, что Рим сразу проведет мобилизацию. Но Силон оставался тверд.

– Так было нужно, – настаивал он. – Существуют военные законы, а наряду с ними – общечеловеческие. Теперь Рим не может сказать, что его не предупреждали.

Что бы ни говорил и что бы ни делал после этого Мутил, другие италийские вожди оставались верны своему решению: пусть войну начинает Рим.

– Если бы мы выступили прямо сейчас, они бы не устояли! – надрывался Мутил на военном совете; его помощник Гай Требаций твердил то же самое на большом совете.

– Как же вы не видите, что чем больше времени мы даем Риму на подготовку, тем меньше наши шансы на победу! То, что никто в Риме нас не замечает, – величайшее преимущество! Мы обязаны выступить! Завтра же! Промедление равносильно поражению!

Но все остальные, кроме самнита Мария Эгнация, заседавшего вместе с Мутилом в военном совете, лишь важно качали головами; даже Силон не соглашался с Мутилом, хотя видел в его предложениях логику.

– Это было бы неправильно, – слышали в ответ самниты, как ни напирали.

Бойня в Аскуле-Пиценском тоже не произвела должного впечатления; Гай Видацилий из Пицена отказывался отправить в город гарнизон, который защитил бы жителей от римской расправы. Римляне обычно тянут с ответными действиями, утверждал он, а то и вовсе от них отказываются.

– Мы должны выступить! – гнул свое Мутил. – Все крестьяне твердят, что зима будет мягкая, поэтому откладывать выступление до весны нет смысла! Выступаем!

Но выступать никто не хотел, поэтому все стояли на месте.

Так обстояли дела, когда среди самнитов возникли первые признаки бунта. Случившееся в Аскуле ни одна сторона бунтом не сочла; решили, что город исчерпал свое терпение и нанес ответный удар. Но тут самопроизвольно вскипело огромное самнитское население Кампании, перемешанное в сложных пропорциях с римлянами и латинянами, в котором поколениями зрело недовольство.

Первые известия об этом доставил в Рим Сервий Сульпиций Гальба, наконец-то вернувшийся в феврале месяце, потрепанный и без охраны. Новый старший консул Луций Юлий Цезарь немедленно собрал сенат.