– Шесть недель меня держали в плену в Ноле, – сообщил Гальба притихшему сенату. – Прибыв туда, я едва успел отправить вам сообщение, что возвращаюсь домой. Сначала у меня не было намерения заглядывать в Нолу, но раз я оказался поблизости от этого города с большим самнитским населением, то в последний момент решил туда свернуть. Я остановился у одной старушки, лучшей подруги моей матери – разумеется, римлянки. Она рассказала мне о странных событиях в Ноле: внезапно там прекратили всякие дела с римлянами и латинянами, перестали продавать им даже еду! Ее слугам пришлось ездить за покупками в Ацерры. Когда я пересекал город со своими ликторами и стражей, нам вслед непрерывно улюлюкали и свистели, но разглядеть беснующихся было невозможно.
У Гальбы был удрученный вид: он понимал, что привез плохие вести.
– В ночь после моего прибытия в Нолу самниты заперли городские ворота и полностью завладели городом. Всех римлян и латинян пленили в их домах. Мои ликторы, стража, секретари тоже оказались взаперти. Меня заперли в доме хозяйки, поставив у входных дверей и у задних ворот самнитский караул. Там я и томился, пока три дня назад хозяйка не сумела отвлечь внимание караульных, чтобы дать мне возможность сбежать. Переодетый самнитским купцом, я выскользнул из городских ворот, пока за мной не началась охота.
Скавр наклонился вперед:
– Видел ты кого-нибудь из начальства, пока находился в плену, Сервий Сульпиций?
– Никого, – ответил Гальба. – Я переговаривался с караульными у дверей, вот и все.
– Что они говорили?
– Только что самниты взбунтовались, Марк Эмилий. У меня не было способа убедиться, правда ли это, поэтому после бегства я целый день прятался, лишь только видел издали кого-нибудь, похожего на самнита. Когда я добрался до Капуи, то узнал, что, по крайней мере, в той части Кампании о бунте никто не слыхивал. О событиях в Ноле вообще никто не знал! Днем самниты Нолы держали ворота распахнутыми и делали вид, что все в порядке. Поэтому в Капуе мой рассказ всех удивил. И встревожил, добавлю я! Дуумвиры Капуи просили меня отправить им инструкции сената.
– Тебя кормили, пока ты сидел взаперти? А что твоя хозяйка? Ей удавалось делать покупки в Ацеррах? – поинтересовался Скавр.
– Еды было в обрез. Хозяйке разрешали покупать продукты в Ноле, но лишь ограниченное количество и по страшно завышенным ценам. Латинян и римлян из города не выпускали, – объяснил Гальба.
На сей раз сенат был полон. Если, учредив свою комиссию, Варий чего-то и добился, то сплочения сенаторских рядов и повышения интереса к любому событию, достаточно драматичному, чтобы затмить его делишки.
– Можно мне взять слово? – спросил Гай Марий.
– Если не желают говорить те, кто старше тебя, – холодно молвил младший консул Публий Рутилий Луп, держатель фасций в феврале и не сторонник Мария.
Желающих говорить раньше Мария не нашлось.
– Раз Нола удерживает римских и латинских граждан и лишает их самого необходимого, то она, без сомнения, взбунтовалась против Рима. Задумайтесь: в июне прошлого года сенат отправил двоих своих преторов изучить то, что наш уважаемый консуляр Квинт Лутаций назвал «италийским вопросом». Около трех месяцев назад в Аскуле-Пиценском был убит претор Квинт Сервилий, а вместе с ним – все римские граждане в городе. Около двух месяцев назад в Ноле был схвачен и пленен претор Сервий Сульпиций, а вместе с ним – все римские граждане в городе.
Два претора – один на севере, другой на юге – и два ужасных события на севере и на юге.
Все сенаторы сидели с прямыми спинами, внимая каждому слову Мария. Он сделал паузу и обвел взглядом лица, останавливаясь на некоторых; у Луция Корнелия Суллы сверкали глаза, на лице Квинта Лутация Катула Цезаря застыла смесь любопытства и ужаса.