Битва за Рим

– Какое жалкое зрелище эти триумфы, – сказал принцепс сената Скавр Луцию Корнелию Сулле. – Сперва – Луций Юлий, теперь – Гней Помпей! Какой развалиной я себя чувствую!

«Он и выглядит развалиной. – Сулла ощутил легкую тревогу. – Если война без Гая Мария обещает превратиться в вялую и скучную перебранку, что же будет без Марка Эмилия Скавра на поле другой битвы, на Римском форуме? Кто, например, станет следить за всеми этими на первый взгляд малозначительными, но в конечном счете исключительно важными иностранными делами, в которых никогда не обходится без Рима? Кто поставит на место тщеславных дураков, таких как Филипп, и наглых выскочек, таких как Квинт Варий? Кто сможет встретить любое событие с таким бесстрашием, с такой уверенностью в своих способностях и превосходстве?» Правда была в том, что со времени удара, постигшего Гая Мария, Скавр как бы стал менее заметным; хотя они дрались и рычали друг на друга в течение сорока лет, они нуждались друг в друге.

– Побереги себя, Марк Эмилий, – сказал Сулла с неожиданной горячностью, вызванной предчувствием.

– Когда-нибудь нам всем суждено уйти! – В зеленых глазах Скавра мелькнул огонек.

– Верно. Но твое время еще не пришло. Ты нужен Риму. В противном случае придется сдаться на милость Луцию Цезарю и Луцию Марцию Филиппу – что за судьба!

Скавр рассмеялся.

– Самая ли это худшая судьба, которая может постигнуть Рим? – с улыбкой спросил он, склонив голову к плечу, словно старая тощая ощипанная птица. – Кое в чем, Луций Корнелий, я твой самый горячий сторонник. Но не во всем. Иногда мне кажется, что Риму под твоей властью будет куда хуже, чем под властью Филиппа. – Он пошевелил пальцами. – Ты хоть и не прирожденный воин, но бо́льшую часть жизни провел в армии. А я заметил, что долгие годы военной службы превращают сенаторов в диктаторов. Таких, как Гай Марий. Стоит им достигнуть высшей власти – и никаких разумных политических ограничений они уже не терпят.

Они стояли перед книжной лавкой Сосия на Аргилете – улице, где десятилетиями торговал сластями один из лучших римских пирожников. Беседуя, они лакомились пирожками с изюмом, облитыми медом, а за ними во все глаза наблюдал мальчишка, в любую секунду готовый предложить тазик с теплой водой и полотенце – пирожки были сочные и липкие.

– Когда придет мое время, Марк Эмилий, судьба Рима будет зависеть от того, какой Рим мне достанется. Одно могу обещать: римляне не посрамят своих предков. И не будут под властью таких, как Сатурнин. Этого я не допущу, – резко сказал Сулла.

Скавр доел и подозвал щелчком липких пальцев мальчишку, чье присутствие не осталось незамеченным. Он тщательно – палец за пальцем – вымыл руки и так же тщательно вытер их, вознаградив мальчишку целым сестерцием. То же сделал и Сулла, хотя монета оказалась куда мельче.

– Когда-то у меня был сын, – бесстрастно начал он прерванную беседу, – но этот сын был никуда не годен. Безвольный трус, хотя и с неплохими задатками. Теперь у меня другой сын; пока он слишком мал, чтобы понять, из какого он теста. Мой первенец научил меня одному, Луций Корнелий. Какими бы славными ни были наши предки, в конце концов все зависит от потомков.

Лицо Суллы исказилось.

– Мой сын тоже мертв, но у меня нет другого, – произнес он.

– Значит, так суждено.

– Ты же не думаешь, что все это лишь игра случая, принцепс сената?

– Нет, не думаю, – сказал Скавр. – Я здесь, чтобы сдерживать Гая Мария. Я был нужен Риму, и я делал то, что нужно: распоряжался судьбой Рима. Однако сейчас в тебе я вижу Мария, не Скавра. И нет никого на горизонте, кто бы сдерживал тебя. А это куда как опаснее для mos maiorum, чем тысяча таких, как Сатурнин.

– Обещаю тебе, Марк Эмилий, с моей стороны Риму не грозит никакая опасность. – Сулла на секунду задумался и уточнил. – Твоему Риму, не Риму Сатурнина.

– От души надеюсь на это, Луций Корнелий.

Они пошли в сторону сената.

– Говорят, Катон Лициниан отправляется в Кампанию, – сказал Скавр. – С ним сложнее иметь дело, чем с Луцием Юлием Цезарем – он так же опасен, но куда более властолюбив.

– Мне он не помеха, – безмятежно ответил Сулла. – Гай Марий назвал его мышью, а его кампанию в Этрурии – мышиной возней. Я знаю, что делать с мышью.

– Что же?

– Раздавить ее.

– Тебе не поручат командование, ты же знаешь. Я сделал, что мог.

– В конечном счете это не имеет значения, – улыбнулся Сулла. – Я приму командование, когда раздавлю мышь.

Из уст другого человека эти слова прозвучали бы пустым бахвальством, над которым Скавр лишь посмеялся бы, но уверенныйаголос Суллы звучал так зловеще, что Скавр невольно содрогнулся.