Битва за Рим

– Аврелия, ты же наверняка заметила, что с тех пор, как он вернулся к общественной жизни, ровно год назад, он стал связываться с людьми, с которыми в прежние времена даже здороваться бы не стал? Мы все пользуемся услугами подхалимов, чего нам, конечно, делать не стоило бы, и всем нам приходится лизать задницы тем, кому мы предпочли бы плюнуть в лицо. Но с тех пор, как с ним случился второй удар, Гай Марий прибегает к таким орудиям и хитростям, до которых раньше не опустился бы даже под угрозой смерти! Я знаю, кто я такой. Знаю, на что способен. И я не лгу, когда говорю, что я намного более бесчестный и бессовестный человек, чем Гай Марий. Не только в силу жизненной необходимости. Но и в силу своего характера. Потому что такой я человек. Но он таким никогда раньше не был! Он нанял Луция Декумия, чтобы избавиться от молодого парня, который обвинил его драгоценного сына в убийстве! Луций Декумий набирал для него головорезов и всякий сброд! Подумай, Аврелия, подумай! Второй удар поразил его рассудок.

– Ты не должен был, не должен был идти с армией на Рим, – сказала она.

– А что мне оставалось? Скажи. Если бы я только мог найти другой выход, любой другой, я бы никогда так не поступил! Если ты, конечно, не считаешь, что мне следовало сидеть в Капуе и ждать, кода в Риме вспыхнет вторая гражданская война: Сулла против Мария?

Ее лицо побелело.

– До этого никогда бы не дошло!

– О, был еще третий вариант! Я мог покорно дать растоптать себя маньякам, народному трибуну и слабоумному старику! Позволить Гаю Марию сделать то, что он проделал с Метеллом Нумидийским, – использовать плебеев, чтобы забрать у меня законное право командования? Но Метелл Нумидийский на тот момент уже не был консулом! Я же еще был консулом, Аврелия! Никто не может отнимать командование у консула, который не сложил свои полномочия. Никто!

– Да, я понимаю, – сказала она, ее лицо снова разрумянилось. Глаза наполнились слезами. – Они никогда не простят тебя, Луций Корнелий. Ты повел армию на Рим.

Он застонал:

– О, ради всех богов, только не плачь! Я никогда не видел, чтобы ты плакала! Ты не плакала даже на похоронах моего мальчика! Если ты не оплакивала его, как ты можешь оплакивать Рим?

Она сидела, склонив голову. Слезы капали на колени, а на ее длинных черных ресницах блестели слезинки.

– Когда я слишком взволнована, я не могу плакать, – ответила она и вытерла нос тыльной стороной руки.

– Не верю я этому, – сказал он, чувствуя напряжение и боль в горле.

Она подняла на него глаза. Теперь слезы потекли по щекам.

– Я оплакиваю не Рим, – хрипло произнесла она и снова вытерла рукой нос. – Я оплакиваю тебя.

Сулла поднялся, протянул ей носовой платок и встал за спинкой ее кресла, его рука тяжело легла ей на плечо. Он не хотел, чтобы она сейчас видела его лицо.

– Я буду всегда любить тебя за это, – сказал он, протянул другую руку к ее лицу и провел ладонью по ее глазам, собрав слезы с ресниц. Затем он слизал их с ладони.

– Это судьба, – сказал он. – Мне досталось самое тяжелое консульство, никому еще не выпадало такое. И жизнь тоже мне выпала тяжелая, как никому другому. Но я буду не я, если сдамся. И мне все равно, каким способом одерживать победу, не тот я человек. Забег в самом разгаре, осталось еще много яиц и дельфинов. И состязание не закончится, пока я жив. – Он сдавил ей плечо. – Я вобрал в себя твои слезы. Однажды я выбросил в сточную канаву огромный изумрудный монокль, потому что он потерял для меня ценность. Но я никогда не расстанусь с твоими слезами.

Он убрал руку с плеча Аврелии. И покинул ее дом. Он шел гордо, чувствуя душевный подъем. Все те слезы, что пролили из-за него другие женщины, были эгоистичные, своекорыстные слезы. Те женщины плакали из-за своих разбитых сердец. Не из-за него. Но та, которая никогда не пролила и слезинки, теперь плакала из-за него.

Другой человек, возможно, смягчился бы, передумал. Но не Сулла. К моменту, когда он дошел до своего дома – а шел он долго, – экзальтация уступила место трезвым рассуждениям. Он насладился ужином с Далматикой, отправился с ней в постель, занялся любовью. А потом заснул и проспал свои обычные десять часов, без сновидений. Если ему и снилось что-то, то он этого не помнил. За час до рассвета он проснулся и, не беспокоя жену, встал. Он взял хрустящего, свежеиспеченного хлеба, немного сыра и принялся завтракать в своем таблинии. Жуя, он рассеянно смотрел на ящик, напоминавший по форме один из родовых храмов-ларцов. Ящик стоял в дальнем углу стола, а лежала в нем голова Публия Сульпиция Руфа.

Остальным осужденным удалось скрыться. И только Сулла и еще несколько его соратников знали, что никто особенно и не старался их схватить. Сульпиция, однако, следовало казнить. Поймать его нужно было непременно.