– Я в этом не уверен. Будем к нему справедливы, соблазн был непреодолим. Если бы он не сделал этого, с ним было бы покончено. А люди вроде Луция Корнелия и меня не способны смириться с такой судьбой, не способны! Ему повезло: он консул, и в его распоряжении армия. У меня не было ни того ни другого. Но если бы мы поменялись местами, то, думаю, я сделал бы то же самое, что сделал он. Знаешь, это был блестящий ход. Во всей истории Рима было и есть только два человека, которым хватает храбрости сделать это, – Луций Корнелий и я. – Он еще раз поцеловал ее и разжал объятия. – А теперь ступай домой, Юлия, и жди меня. Если Луций Корнелий отберет наш дом, переберись к матери в Кумы. У Марка Грания гораздо больше моих денег, чем я полагал, – обращайся к нему, если будет нужда. В Риме обращайся к Титу Помпонию. – Он оттолкнул ее. – Все! Иди, Юлия, иди!
И она ушла, то и дело озираясь; Марий был занят разговором с Луцием Декумием и уже не смотрел на нее. Ее сердце разрывалось от гордости. Так и должно быть: когда требуется спешно делать важные дела, мужчина не должен терять время на то, чтобы провожать тоскливым взглядом жену. У ворот топтались шестеро сильных слуг во главе со Строфантом; под их охраной Юлия пошла домой, глядя себе под ноги и уже не оборачиваясь.
– Луций Декумий, найми нам лошадей. Мне трудно ездить верхом, но двуколка привлекла бы ненужное внимание, – говорил Марий. У сына он спросил: – Ты принес мешочек золота, припасенный мной на крайний случай?
– Да. И еще мешочек серебряных денариев. Для тебя, Луций Декумий, у меня письмо к Марку Гранию.
– Хорошо. Отсыпь Луцию Декумию серебра.
Так Гай Марий спасся из Рима. Они с сыном ехали верхом, ведя за собой осла.
– Почему не переплыть в лодке через реку и не добраться до одного из портов в Этрурии? – спросил отца Марий-младший.
– Нет, я думаю, что этот путь изберет Публий Сульпиций. Я предпочитаю Остию, она ближе, – ответил Марий, чувствовавший себя немного увереннее, благодаря тому что онемение постепенно отпускало. Или он просто привык?
Еще не совсем стемнело, а они уже подъехали к Остии и увидели впереди городские стены.
– У ворот нет стражи, отец, – сказал Марий-младший, превосходивший старика зоркостью.
– Мы проникнем внутрь до того, как привезут приказ выставить стражу, сын мой. Поедем на пристань и поглядим, что к чему.
Марий выбрал у причала неплохую с виду таверну и оставил Мария-младшего в темноте, привязывать лошадей и осла, а сам отправился нанимать судно.
Очевидно, Остия еще не прослышала о том, что Рим занят солдатами, хотя все только и говорили, что об историческом походе Суллы; стоило Марию войти, как все присутствовавшие в таверне его узнали, но никто не подал виду, что перед ними человек, спасающийся бегством.
– Мне нужно срочно отплыть на Сицилию, – сказал Марий, платя за вино для всех в таверне. – Найдется хороший корабль, готовый выйти в море?
– Да хоть мой, только плати, – вызвался просоленный моряк, подаваясь вперед. – Публий Мурций – к твоим услугам, Гай Марий.
– Мне надо отплыть сегодня вечером, Публий Мурций.
– Я смогу поднять якорь до полуночи, – сказал Мурций.
– Отлично!
– Но деньги вперед.
Марий-младший вошел вскоре после того, как его отец заключил сделку; Марий встал, с улыбкой оглядел таверну и сказал:
– Мой сын!
Уведя сына на причал и дождавшись, чтобы вокруг никого не было, Марий сказал ему:
– Я не беру тебя с собой. Ты должен сам добраться до Энарии. Плавание – лишний риск для тебя. Бери осла и обеих лошадей и езжай в Таррачину.
– Почему ты не хочешь ехать со мной, отец? Таррачина гораздо безопаснее.
– У меня нет сил для такой дальней поездки верхом, Марий-младший. Я сяду здесь на корабль и доверюсь ветрам. – Он слегка прикоснулся губами к щеке сына. – Забери золото, оставь мне серебро.
– Пополам, отец, или я ничего не возьму.
Марий вздохнул:
– Гай Марий-младший, почему ты не сказал мне, что убил консула Катона? Почему отпирался?
Сын удивленно вытаращил глаза:
– Ты задаешь мне этот вопрос? В такой момент? Это так важно?
– Для меня – да. Фортуна отвернулась от меня, и, может статься, мы больше не свидимся. Почему ты мне солгал?
Марий-младший страдальчески улыбнулся и стал вылитая мать.
– О, отец! Никогда не знаешь, о чем ты спросишь! Все очень просто: все мы стараемся говорить тебе то, что, как мы думаем, ты хочешь услышать. Такова расплата за славу великого человека! Я счел разумным отпереться на тот случай, если бы ты был тогда склонен требовать справедливости. В таком настроении ты бы не хотел услышать мое признание, ведь у тебя не осталось бы выбора, пришлось бы меня выдать. Прости, если я угадал неверно. Ты же совсем мне не помог тогда, ты закрылся плотнее, чем улитка, в сухую погоду.
– Я думал, ты ведешь себя как избалованный мальчишка!