Блэк Виллидж

Боль сжимала Клокова клещами и повергала в мелочно-раздражительное расположение духа. Он сокрушался, восстанавливая в памяти обольстительные эскапады и комично ищущие прикосновений виляния, побудившие его, так и не распробовав толком омлет, поспешно встать из-за стола и совершенно необдуманным образом подставиться перед окном, в одном из тех идеальных положений, которые вызывают у снайперов улыбку. В этот миг девчонка прекратила свои маневры. Когда пальба усилилась, она насупила лоб, брови, щеки. И попеременно принялась то гундосить идиотские песенки, то призывать кого-то, кого – он не знал, то могли быть ее куклы, или умершая мать, или непотребные мужские идолы. Она то распускала и ерошила собранные в белобрысую связку волосы, то зачесывала их снова, чтобы начать всю операцию с нуля. И так длилось часами. Клоков готов был ее возненавидеть, потом кровавая отрыжка затопила ему рот. Он отвернулся.

Чуть дальше дежурный костерил последними словами нападавших, горстку марионеток капитализма, которые, не принадлежа к регулярным частям, выбрали, чтобы немного поразвлечься, в качестве мишени пришлагбаумную сторожку смотрящего за переездом и ее обитателей. Он разбил нижний правый квадратик в оконном застеклении, и когда не материл, не резал в лицо всю правду-матку про них, этих марионеток, этих холуев, этих мелкотравчатых клевретов, то просовывал в просвечивающую брешь ствол карабина и слал в темноту громы и молнии, барабанную дробь салюта, который, возможно, убивал, а возможно, нет. Ему помогал, ему подражал его брат, внезапно возникая рядом, чтобы, в свою очередь, учинить едкий и краткий анализ, вынести беспощадное пролетарское суждение, но его основное занятие сводилось к тому, чтобы перезаряжать оружие. Поскольку он был без пяти минут слеп, на него вряд ли стоило возлагать задачу по истреблению врага.

И все же он оставался более чем компетентен в военном ремесле и как нельзя лучше, безошибочно манипулировал на ощупь пустыми гильзами, патронами и затворами. Три карабина сменяли друг друга у него в руках, обжигающие, черные, дымящиеся, возможно несущие смерть, вонючие, засаленные, клацающие, побуревшие, благоухающие порохом и селитрой, возможно неэффективные, тяжелые, мощные, устаревшие, древние, верные, часто востребованные в анархистской жизни своего хозяина, изящные, непритязательные, неуклюжие, старомодные, авангардистские, отложенные в долгий профсоюзный ящик как чисто декоративные предметы, с уважением отлитые, с любовью изготовленные пролетариями с гор Орбизы, не требующие наладки, преданные делу, в хорошем состоянии, не дающие слабины, безотказные в эксплуатации, безупречные в классовой борьбе, не слишком точные, но достаточно гулкие, чтобы обратить в бегство вражескую шушеру, серебрящиеся в лучах луны, матовые, поблескивающие, легкие. Таков арсенал смотрящих за переездами с тех пор, как рухнула революционная Орбиза. Таков их арсенал, и, если требуют обстоятельства, они им пользуются.

Когда эти двое не полоскали гордость врага, не бичевали черными и красными эпитетами его мелкобуржуазную шкуру, его социал-демократическое мурло и вымя, его изгвазданные фашистским навозом копыта, они переговаривались во вполне нейтральном тоне. Несмотря на всю их отвагу, чувствовалось некоторое беспокойство.

– Сдюжим их или как? – спросил без пяти минут слепой.

– Будет видно, – прикинул дежурный.

– А если они справят нас до рассвета? – поинтересовался без пяти минут слепой.

– Поди знай, – проворчал дежурный.

Выдавались и периоды взлетов, когда братья куда убедительнее расправляли крылья своего языка, полностью разворачивали фразы, которые неспешно планировали между кухней и ушами Клокова, потом растворялись в лунной гризайли. Подчас было слышно, как они повторяют знаменитые лозунги, отчеканенные поэтами Орбизы. И у тех и у других, как в прозаических извлечениях, так и в том, что осталось невысказанным, витала идея оправданной жертвы, неотвратимой, но тщетной. Теперь, когда Орбиза находилась на пути к уничтожению, все еще вести существование, очищенное от всякого слабоволия, позволял только безотчетный мазохизм; только этот самоубийственный, решительный, непреклонный, восхитительный мазохизм, питаемый вековой давности сетованиями, черпающий свою силу в напевах идеологов, менее безотчетный, чем казалось с виду, позволял умереть стоя.

– Только бы они не озверели, главное, чтобы не задумывались, не решили сдуру спалить нашу хату, – проворчал дежурный.

– Нужно не дать им думать, – посоветовал без пяти минут слепой, протягивая брату очередной карабин. – Они невеликого ума, но лучше как можно скорее сбить их с мысли. Подсыпь и от меня им крупки в мозжечок.

Дежурный отодвинул в сторону кисейную занавеску, на треть секунды оказался залит лунным светом и уязвим. Не прицеливаясь, выстрелил. Крупная дробь побила градом кусты, траву. Малинник застонал, потом смолк.

– Слишком низко, – прокомментировал без пяти минут слепой.