Блэк Виллидж

И тем не менее в тот день, когда моя матушка сообщила мне о ее смерти, я ощутил в груди острую боль, такую же сильную, как если бы, например, мне сообщили о смерти моего младшего брата. Все было так, будто у меня вдруг грубо вырвали какой-то внутренний орган. Что-то разверзлось во мне, трагическое пространство, в котором не было ничего абстрактного и чья пустота причиняла мне физическое страдание. За этой острой болью тут же последовала неотвязная тоска, и она не проходила. Под кожей на руках и под ребрами меня постоянно донимало ощущение слабости, легкое сжатие тканей, то самое едва заметное пощипывание нервов, которое испытываешь, когда кружится голова оттого, что ты склонился из окна на двадцать втором этаже. Боль никак не желала затихать. Отверстая рана не зарастала, не оставляла печаль. Мне казалось, что я потерял кого-то очень близкого, незаменимую спутницу. Компания моего младшего брата и наши с ним шалости не утешали меня. Подавленный, в поисках одиночества и тишины, я постоянно думал о ней. Я воскрешал ее в памяти с безмерной, неутоленной нежностью. Я нуждался в ней, нуждался в ней рядом с собой, я томился по ней, страдал, что не могу с ней сообщаться. Моя меланхолия не знала конца.

Вскоре, однако, между нами установился контакт. Буйна Йогидет сумела, насколько могла, воссоздать себя и вновь обрести опору в реальности. Она скиталась внутри моих снов. Должен сразу сказать, что это скитание было не так уж безобидно и ее появления не приносили мне того умиротворения, которого я мог бы от них ожидать. В моих снах Буйна Йогидет представала в не самом привлекательном свете. Она была ворчлива, капризна, грубо со мной разговаривала, ставя под сомнение искренность моих чувств и даже мое существование, требуя от меня доказательств, которых в сновиденческом мире, где мы находились, я чаще всего был не в состоянии ей предоставить, а если предоставлял, она проходилась по ним самым жестким образом. Мне не нравилось такое отношение, мы спорили, и по пробуждении во мне преобладали смятение, недовольство и горечь.

У себя в доме, в комнате, где были собраны временные алтари с изображениями или статуэтками, напоминавшими нам об умерших, мы установили маленький алтарь и в ее память. Я присутствовал на церемониях, организованных там семьей в память о Буйне Йогидет и ее родителях, убитых вместе с ней, той же бомбой. На протяжении недели каждый вечер мы собирались перед их изображениями, с тоской слушали молитвы и хвалы взрослых, в очередной раз припоминали об истоках уйбуров и о их решимости выстоять, несмотря на сменяющие друг друга истребления, пересматривали в то же время принципы мировой революции и все «как» и «почему» непримиримой радикальности революционеров, в очередной раз признавая необходимость репрессий, которые нужно жизнь за жизнью продолжать в отношении капиталистов и их служек. Потом моя тетушка Васильяна, которая обычно ведала этими церемониями в качестве шаманки или вместо оной, прибила между стойками двери красную ленту и повесила вертикальный вымпел с весьма сложными знаками, которых наверняка не найдешь ни в одном словаре, которые передают из поколения в поколение только для того, чтобы записывать магические лозунги или проклятия. Комната снова превратилась в символическое пространство, куда никто не мог проникнуть без весомого на то основания.

С того дня я был единственным членом семьи, кто пересекал порог, регулярно наведываясь в комнату. Ведόмый моей матушкой, побуждаемый тетушкой Васильяной, я перешагивал через ленту, материализовавшую разделительную линию между живыми и мертвыми. Меня предупредили, что речь идет вовсе не о безопасном перемещении, что, заходя в эту неподвижную комнату, я вхожу в промежуточный мир, где в случае опасности ничто не сможет прийти мне на помощь, и мой младший брат, который оказался очень впечатлителен в этом отношении, не выказал никакого желания за мной последовать. Он старался держаться подальше и даже отказывался сопровождать меня в это пустынное крыло нашего дома. Мне никогда не приходилось жаловаться, что меня отвлекает его присутствие, в то время как целыми днями напролет мы ходили вместе, держась за руки, чтобы безбоязненно встречать взрослых и ужасы мира. Когда приходил час заняться кузиной и ее останками, мой младший брат Йойша исчезал. Здравый смысл или инстинкт говорили ему исчезнуть. Я в одиночку выдвигался к крохотной деревянной конструкции, в которой помещались дощечка с именем моей кузины, яблоко, наполненная водой чашка и блюдце с гранулами, чтобы отвадить тараканов.

Мне было всего шесть лет, и, несмотря на мой возраст, меня назначили опекать покойницу.