Блондинка

Теперь же она стояла за драной китайской ширмой и дрожала, хотя в студии было жарко и душно. Она поклялась, что никогда не будет позировать обнаженной, ведь это значило переступить черту, а переступить черту ничуть не лучше, чем брать у мужчин деньги за секс. Прежней уже не станешь. В такой сделке есть что-то грязное, в буквальном смысле. Глубоко въевшаяся грязь. Норма Джин была помешана на чистоте. Ногти на руках, на ногах.

Никогда не стану такой, как Мать, ни за что!

Даже на киностудии после занятий по актерскому мастерству она иногда принимала душ, если потела во время сцены. «Актер должен потеть, иначе он не актер». Кто это сказал, кажется, Орсон Уэллс? Но что за актриса захочет, чтобы от нее неприятно пахло? В клубе Студии Норма Джин была одной из тех, кто любил отмокать в горячей пенной ванне, пока не выгонят. Теперь же она снимала дешевую меблированную комнату, и, к ее стыду и позору, ни ванны, ни душа там не было, и ей приходилось неуклюже мыться над маленькой раковиной. Однажды она едва не приняла приглашение одного продюсера из Малибу провести вместе уик-энд только потому, что истосковалась по такой роскоши, как ванна. Продюсер был другом какого-то друга мистера Шинна. Один из массы голливудских «продюсеров». Богатый человек, ему была обязана своим успешным стартом Линда Дарнелл. Вернее, Джейн Уаймен. Или он просто хвастался. Останься Норма Джин у того мужчины, это тоже означало бы переступить черту.

Ей не деньги были нужны, ей была нужна работа. Продюсеру она тогда отказала, а теперь стояла в чем мать родила посреди захламленной студии Отто Оси, и ей казалось, что здесь пахнет медными монетками, зажатыми в потной ладошке. Под ногами катышки пыли и высохшие тельца мертвых насекомых, – кажется, они так и провалялись здесь несколько месяцев, с ее последнего визита. Когда я поклялась, что ни за что не вернусь сюда. Никогда!

Она не могла понять, что означают взгляды, которые бросал на нее фотограф. Нравится она ему или же он ее презирает? Мистер Шинн говорил, что Отто еврей, до него Норма Джин не была знакома ни с одним евреем. Узнав о Гитлере и его лагерях смерти, увидев в «Лайфе» снимки Бухенвальда, Освенцима и Дахау, которые она, онемев от ужаса, подолгу разглядывала, Норма Джин стала очарована евреями и иудаизмом. Да и Глэдис, разве именно она не говорила, что евреи – древний, избранный народ, обреченные люди? Норма Джин читала об их религии, которая не охотилась за неофитами, а также об их «расе» – что за загадочное понятие «раса»! Происхождение человеческих рас – настоящая загадка. Для того чтобы родиться евреем, у тебя должна быть мать-еврейка. Благословение это или проклятие – быть «избранным»? Норму Джин так и подмывало спросить об этом у какого-нибудь еврея. Но такой вопрос был наивен, и после всех ужасов концентрационных лагерей ее бы поняли превратно. В черных зрачках Отто Оси, в синяках под глазами ей мерещились глубина, духовность, история. То, чего не хватало ее собственным глазам, всегда таким ясным и ярко-синим. Я всего лишь американка. Поверхностная. На самом деле, внутри меня лишь пустота.

Вообще Отто Оси не был похож ни на одного из известных Норме Джин мужчин. Дело не в том, что он был талантлив и чудаковат. Казалось, что он в каком-то смысле словно и не мужчина вовсе. Его нельзя было назвать

возмужалым. Его половая жизнь оставалась для Нормы Джин загадкой. Похоже, ему вообще не нравились женщины, просто из принципа. Норма Джин тоже не любила бы женщин, и тоже из принципа, будь она мужчиной. Так ей, во всяком случае, казалось. Тем не менее она довольно долго хотела верить, что Отто Оси как-то выделяет ее среди остальных женщин, даже, возможно, любит ее. А может, жалеет и потому любит ее

. Разве он порой не смотрел на нее с нежностью (и всегда – очень пристально) через объектив фотоаппарата? А после взволнованно раскладывал пробные оттиски и снимки Нормы Джин. Или, снимая Норму Джин в пинап-костюме, бормотал: «О боже, только гляньте. Красота». Но эти слова всегда относились к фотографиям, а вовсе не к Норме Джин.

Обнаженная, если не считать обуви. Зачем я на это решилась? Это ошибка. Она отчаянно озиралась по сторонам, нет ли под рукой халатика, чтобы прикрыться? Разве обнаженным моделям не положен халатик? Надо было захватить свой. Она робко выглянула из-за ширмы. Сердце тяжело стучало – от страха и одновременно от какого-то странного ликования. А что, если он увидит ее обнаженную и возжелает ее? Полюбит?