Блондинка

Словом, он был отважен и упрям; и Отто Оси, пробывший какое-то время членом коммунистической партии (вскоре он в ней разочаровался), был вынужден это признать. Ресницы у Шинна были густые, взгляд пронзительный, оставлявший впечатление внутреннего страдания, что усугублялось забавным тиком – легкими подергиваниями мышц лица. Он был безобразен, как никто на свете, и столь же безобразным считал себя Отто Оси (из тщеславия он даже гордился своей уникальной внешностью). Два сапога пара. Близнецы-братья. Близнецы-Пигмалионы. А Норма Джин – наше творение. Отто мечтал сделать фотопортрет Шинна с контрастом света и тени и назвать его «Голова голливудского еврея», словно портрет кисти Рембрандта. Но зарабатывал Отто, фотографируя девочек. Шинн сказал, пожав плечами:

– Она считает себя дурочкой. Думает, что ее заикание – признак кретинизма. Поверь мне, Отто, она вполне счастлива. И она сделает карьеру в кино, это я гарантирую.

Отто придвинул штатив поближе. Норма Джин подняла на него глаза и рефлексивно улыбнулась. Так улыбается женщина при виде мужчины, готового заняться с ней любовью.

– Отлично, детка! А теперь покажи-ка кончик языка. Вот так!

Она повиновалась. Она спала с открытыми глазами. Щелк! Отто и сам вошел в транс. Ему доводилось снимать немало обнаженных моделей, но таких, как Норма Джин, – никогда. Глядя на Норму Джин, он словно пожирал ее, а она пожирала его. Я живу в твоих снах. Приди, живи в моих!

Позируя на фоне красного жатого бархата, она действительно походила на сладкую конфету, которую хотелось сосать и облизывать до бесконечности. Однажды на него что-то нашло, и он подарил ей итальянский анатомической атлас шестнадцатого века. И еще таинственным голосом посоветовал выучить его наизусть. Она так старалась! Она так хотела… слишком многого она хотела! Люби меня. Ты полюбишь меня, правда? И спаси меня. Трудно было поверить, что эта совсем молодая женщина в расцвете красоты и здоровья может когда-нибудь состариться, как старел сам Отто Оси. Исхудал как щепка, и одежда висела на нем, как на вешалке, и плоть под этой одеждой казалась дряблой. А голова походила на череп, обтянутый кожей. И нервы были натянуты, точно провода под напряжением. Он улыбнулся, видя, как Норма Джин по-детски застенчиво поджала пальцы ног. Что за странная зацикленность на подошвах, почему она не хочет, чтобы их фотографировали? Ему в голову пришла новая мысль.

– Вот что, детка, сейчас попробуем другую позу. Немного развернись, вот так.

Норма Джин тут же повиновалась. Если бы он захотел, он мог бы сфотографировать ее и спереди, запечатлеть этот маленький округлый животик с бледной, словно светящейся кожей, треугольник темно-русых волос на лобке, в развилке между бедрами (похоже, она подстригала там волосы, застенчиво и тайком). Она потеряла всякую стеснительность, точно малое дитя или слепой ребенок. Как недокормленная мексиканская девчонка из иммигрантов, которая, едва присев, бесстыдно мочится на краю лужайки, словно псина.

Отто взволнованно переместил бархатную драпировку, разложил ее по полу. Совсем как на пикнике! Выволок из угла заросшую паутиной стремянку, чтобы под напором вдохновения сфотографировать лежащую на бархате Норму Джин сверху, с расстояния в несколько футов.

– Ложись на животик, милая! Теперь на бочок. А теперь потянемся

! Так, чудненько. Ты прямо как большая холеная кошка, верно, милая? Красивая холеная кошка. Покажи мне, как ты мурлычешь.

Действие последних слов Отто было мгновенным и поразительным. Норма Джин без вопросов повиновалась ему, в горле ее зарокотал низкий сладострастный смех. Она была как под гипнозом. Походила на юную новобрачную, еще не поднаторевшую в любовных утехах, но уже начавшую получать от секса удовольствие. Реакция ее тела была инстинктивной. Обнаженная на жатом бархате, она с наслаждением потягивалась, руки и ноги напряглись, позвоночник изогнулся по-змеиному, до самых ягодиц, а Отто щелкал камерой – щелк! щелк! – глядя на нее через видоискатель.

Отто Оси, хваставший, что ни одна женщина на свете и уж определенно – ни одна обнаженная модель не сможет его удивить. Отто Оси, которого болезнь лишила всех проявлений мужского начала и одновременно избавила от них.