Самодисциплина – это главное. Позже она будет вспоминать это время и назовет его «сезоном Нелл». Именно тогда родилась она как актриса. Именно тогда впервые поняла, что актерская игра – призвание, предназначение свыше. До той поры ее «карьеру» определяла вульгарная рекламная кампания, организованная Студией. Она не имела ничего общего с напряженной внутренней жизнью. Оставаясь одна, Норма Джин заново переживала сцены из жизни Нелл. Она заучила слова Нелл. Оставалось лишь найти для Нелл подходящую телесную оболочку, речевой ритм. Ночами, не в силах заснуть после изнурительного рабочего дня, она читала «Путь актера» Михаила Чехова и «Работу актера над собой» Константина Станиславского. И еще читала книгу, которую посоветовал преподаватель по актерскому мастерству: «Думающее тело» Мэйбл Тодд.
Тело динамично, поэтому оно выживает.
Эти слова казались ей отрывком из стихотворения, парадоксом, в котором крылась истина. Она понимала, что играет «нутром», опираясь лишь на инстинкт. Возможно, она и не играет вовсе, а живет и годам к тридцати сгорит. Мистер Шинн предупреждал о том же. Норма Джин, уподобляясь молодому спортсмену, стремилась выйти за пределы человеческих возможностей, готова была растратить силу и молодость в угоду аплодирующей толпе. Примерно то же произошло и с великим Нижинским. Гениям не нужна техника. Но «техника» – это психическое здоровье. Преподаватели говорили, что ей не хватает «техники». Но что есть «техника», как не отсутствие страсти? К Нелл с одной лишь «техникой» не подступиться. Нелл можно понять, лишь зарывшись к ней в душу. Нелл сгорает заживо, она обречена. Нелл неминуемо проиграет, ведь никто не признаёт ее сексуальность. В чем же ее секрет?
Норма Джин подошла совсем близко, но последнего шага сделать не удавалось. Она могла «быть» Нелл до определенного предела. Она говорила об этом с Н., но тот так и не понял, о чем речь. Она говорила с В. Сказала, что никогда не понимала прежде, насколько одиноким делает человека актерское ремесло.
В. сказал:
– Актер – это самая одинокая профессия из тех, что я знаю.
Однажды утром во взятом напрокат «бьюике» с откидным верхом Норма Джин отправилась в норуолкскую психиатрическую больницу. Утро выдалось свободное. На весь день она могла освободиться от Нелл. Не надо было репетировать сцен с Нелл, а потом снимать их. Как обычно, Норма Джин везла Глэдис подарки: тонкий сборник стихов Луиз Боган, плетеную корзинку со сливами и грушами. Хотя у нее были все основания подозревать, что Глэдис редко читала подаренные ей сборники стихов и с подозрением относилась к привезенным дочерью продуктам. «Но кто решился бы ее отравить? Кто, кроме нее самой?» Норма Джин также оставляла Глэдис деньги. Ей было неловко, что она не навещала мать с самой Пасхи, а сейчас был уже сентябрь. Правда, она послала Глэдис перевод по почте, двадцать пять долларов, но хорошие новости о фильме «Можешь не стучать» не сообщила. Норма Джин решила какое-то время скрывать от матери свои успехи. Что, если это не совсем правда? Может, это сон? И у меня все отберут?
Для визита в больницу Норма Джин оделась стильно: белые нейлоновые слаксы, черная шелковая блузка, воздушный черный шарф на сверкающих платиново-белых волосах, блестящие черные лодочки на невысоких каблучках. Она была грациозна, говорила мягким голосом. Она уже не была напряжена, взвинчена до предела, встревожена; она перестала быть Нелл. Оставила Нелл позади. Нелл ни за что не осмелилась бы переступить порог психиатрической больницы, Нелл застыла бы у ворот, парализованная страхом, просто не решилась бы войти. «Теперь очевидно:
Она говорила себе:
И все это правда. Все так и есть!
Сегодня утром она была Принцессой-Блондинкой, навещающей мать в Норуолке. Свою «психически нездоровую» мать, которую любила, которую не оставила. Свою мать, Глэдис Мортенсен, которую никогда не бросит. Как бросали своих родных, угодивших в Норуолк, многие дочери, сыновья, сестры и братья.
Теперь она была Принцессой, на которую все взирали с надеждой и восхищением, стараясь измерить разделявшую их пропасть, как можно точнее определить это расстояние.