Блондинка

Норма Джин утешала их, нянчилась с ними, терпеливо их выслушивала. А иногда даже не слышала, что они говорят, ведь они, раздраженные, оскорбляли ее. Наверное, не столь важно, что тебе говорят, но важно, как говорят. Искренне, без недомолвок, сжимая твою руку в своей, глядя тебе прямо в глаза.

– О Норма! Похоже, я и правда люблю тебя.

А Эдди Джи морщил лицо избалованного мальчишки, словно вот-вот заплачет, и заявлял:

– Я ревную тебя к Кассу. Ревную тебя к любому, кто на тебя взглянет. И если и смогу полюбить ж-женщину, так это будешь только ты!

И еще был Касс с мечтательными глазами, первая настоящая любовь Нормы Джин. Эти глаза. Красивее глаз я не видела у мужчины. Впервые заглянула она в них давным-давно, еще когда была ребенком, – та Норма Джин, которая осталась в прошлом, потрясенная гламурной и загадочной жизнью матери, не находившая для нее названия.

– Норма? Когда ты говоришь, что любишь меня, когда смотришь на меня вот так… кого ты видишь, скажи! Но только правду! Его, да?

– О! Нет-нет, что ты! Я вижу только тебя.

Как красноречивы они были, Касс Чаплин и Эдди Джи, как остроумно и выразительно рассказывали о своих знаменитых – или печально известных – отцах! «Два Хроноса» – так называл их Касс, бледнея от ненависти. «Пожирали своих отпрысков».

(– Кто такой Хронос? – спросила как-то Норма Джин у Эдди Джи, не желая показывать Кассу свою необразованность.

Эдди Джи расплывчато ответил:

– Кажется, какой-то древний царь. Или нет, погоди-ка… по-гречески это Иегова. Угу, по-гречески это Бог. Точно!)

В Голливуде жили многие дети разных знаменитостей, и над многими из них витали злые чары. Похоже, Касс и Эдди Джи знали их всех.

Эти люди носили громкие фамилии (Флинн, Гарфилд, Барримор, Свенсон, Толмадж), и эти фамилии давили на них, словно тяжелый груз. Эти люди казались слабохарактерными и незрелыми, но смотрели на мир старческими глазами. Уже с малолетства знали, что такое ирония. Редко удивлялись жестоким поступкам, в том числе и своим собственным, но добрые и благородные поступки могли растрогать их до слез.

– Но не надо нас жалеть, – любил повторять Касс.

Эдди Джи, соглашаясь с ним, горячо подхватывал:

– Да! Все равно что кобру кормить! Лично я бы к себе и близко не подошел.

Норма Джин возражала:

– По крайней мере, у вас обоих есть отцы. Вам известно, кто вы.

– В том-то и беда! – раздраженно отвечал ей Касс. – Мы знали, кто мы, еще до того, как родились.

Эдди Джи добавлял:

– Мы с Кассом носим на себе двойное проклятие. Оба мы младшие. Оба родились от отцов, которые не хотели, чтобы мы появились на свет.

– Откуда вы знаете, что они вас не хотели? – пыталась возразить Норма Джин. – Нельзя утверждать, что ваши матери говорили чистую правду. Когда кончается любовь и люди разводятся…

Касс с Эдди Джи насмешливо фыркали:

– Любовь!.. Ты серьезно? О какой такой любви толкует Рыбка? Чушь собачья!

Норма Джин обиделась:

– Мне не нравится это прозвище, Рыбка. Оно мне противно.

– А нам

противно, когда ты поучаешь нас, что мы должны чувствовать, – огрызнулся Касс. – Ты никогда не знала своего отца, поэтому ты свободна. Можешь быть кем угодно, с чистого листа. И у тебя это шикарно получается. «Мэрилин Монро»!

Эдди Джи возбужденно подхватил:

– Вот именно! Ты свободна! – Импульсивно, по-мальчишески, схватил Норму Джин за руку, да так крепко, что едва не переломал ей пальцы. – Ты не носишь фамилию мужика, благодаря члену которого появилась на свет! Твое имя – абсолютная фальшивка: «Мэрилин Монро»! И мне это страшно нравится. Словно ты сама себя родила.

Они обращались к ней, но в то же время игнорировали ее. Однако Норма Джин подозревала, что в ее отсутствие они вряд ли стали бы рассуждать на такие серьезные темы. Просто пили бы или курили травку. Касс громко заявил:

– Если б я мог родить себя, я бы переродился. Искупил бы все грехи, вернул себе доброе имя. Дети «великих» не способны даже удивить себя. Все, что мы могли сделать сами, уже сделано. И куда лучше, чем получилось бы у нас. – Он произнес эти слова без горечи, скорее с возвышенным смирением, словно актер, читающий Шекспира.

– Правильно! – воскликнул Эдди Джи. – Возьми любой наш талант, у стариков все равно получалось лучше. – Он расхохотался и ткнул Касса кулаком в ребра. – Конечно, мой старик просто полное дерьмо в сравнении с твоим. Никудышные киношки про бандитов. Его знаменитую усмешку может сымитировать кто угодно. Но Чарли Чаплин… Одно время он был здесь королем. Уж он сумел наделать шуму, это точно!

Касс сказал:

– Я же просил тебя не заводить разговор о моем отце. Черт бы тебя побрал, Эдди. Ты ни хрена не знаешь ни о нем, ни обо мне.

– Да пошел ты, Касси, какая разница? Когда я плакал или писал в штаны, мой старик принимался орать на меня. Он и на мать орал, и тогда я налетал на него с кулаками. Мне было всего пять, а я уже успел превратиться в психа. Тогда он пинком отшвыривал меня на другой конец комнаты. Мать рассказала об этом на суде во время развода, и меня даже возили на рентген, чтобы подтвердить ее слова.