Блондинка

Норма Джин предпочла бы немедленно уехать из Лейквуда, потому что она плакала, кожа вокруг глаз воспалилась и покраснела. Она превратилась в Нелл, дезориентированную, охваченную паникой, но вынужденную в присутствии других вести себя нормально. Однако директор клиники все же настоял на приватной беседе. То был средних лет мужчина с овальным, словно устрица, лицом, в очках с толстыми стеклами в толстой черной пластмассовой оправе. Говорил он взволнованно, и Норма Джин поняла: он видит в ней не дочь пациентки Глэдис Мортенсен, но знаменитую киноактрису. Возможно, «белокурую секс-бомбу американского кино». Неужели он посмеет попросить у нее автограф? В такой момент? Пусть только попробует, и она разразится бранью. Она разрыдается. Она этого просто не вынесет!

Но доктор Бендер хотел обсудить состояние Глэдис Мортенсен. Рассказать, что после ее переезда в Лейквуд дела «в целом» обстоят на удивление неплохо. Однако, и это свойственно многим пациентам в ее состоянии, временами она «срывается» и ведет себя самым непредсказуемым образом. Параноидная шизофрения, объяснял доктор Бендер с нравоучительностью диктофона, болезнь загадочная.

– Знаете, это состояние всегда напоминало мне рассеянный склероз. Одну из тех таинственных болезней, которые никто по-настоящему не понимает. Совокупность симптомов.

Некоторые теоретики считали, что параноидальную шизофрению можно объяснить взаимодействием – или отсутствием взаимодействия – пациента с окружающей средой и другими людьми; другие теоретики, фрейдисты, искали объяснения в детстве больного. Наконец, кое-кто из ученых считал, что у этой болезни чисто органическая, биохимическая причина.

Норма Джин кивала, чтобы показать, что внимательно слушает доктора. Она улыбалась. Даже в такой момент, вымотанная, подавленная, с ноющим животом, где был ребенок, вспоминающая о многочисленных деловых встречах на Студии, которые она пропустила (совсем забыла о них, даже не позвонила предупредить, перенести встречи, объяснить свое отсутствие), она твердо знала: нужно улыбаться. Считается, что все женщины должны улыбаться. И уж тем более

она.

Наконец она заметила грустно:

– Я уже не спрашиваю, выйдет ли когда-нибудь моя мать из больницы. Думаю, что нет. Пока она в безопасности и… вполне с-счастлива, на большее, пожалуй, рассчитывать не стоит?

Доктор Бендер мрачно ответил:

– Мы в Лейквуде никогда не теряем надежды на выздоровление пациента. Никогда! Но да: мы еще и реалисты.

– Она наследственная?

– Простите?

– Болезнь моей матери. Она передается по наследству? По крови?

– По крови? – Доктор Бендер повторил эти слова с таким видом, будто никогда не слышал ничего подобного. А затем уклончиво ответил: – Да, в некоторых семьях отмечалась подобная тенденция. А в семьях других больных – абсолютно ничего подобного.

Норма Джин с надеждой сказала:

– Знаете, отец у меня был совершенно н-нормальным человеком. Во всех отношениях. Я, правда, его не знаю, видела лишь фотографии. Но много о нем слышала. Он умер в Испании в тысяча девятьсот тридцать шестом. Я имею в виду, погиб. На войне.

Когда Норма Джин встала, собираясь выйти из кабинета, доктор Бендер все-таки попросил у нее автограф – с извинениями, объясняя, что он не из тех, кто позволяет себе подобные вещи, но если Норма Джин не очень сильно возражает…

– Это для моей тринадцатилетней Саши. Она мечтает стать кинозвездой и настроена весьма серьезно!

Норма Джин почувствовала, как губы ее растянулись в любезной механической улыбке, несмотря на то что у нее начиналась мигрень. Вместе с беременностью и прекращением менструаций у нее прошли и невыносимые головные боли, и спазмы в животе. Но теперь она чувствовала, что начинается мигрень, и в панике думала, как они с Младенцем будут добираться до дома. Однако она любезно поставила на обложке «Фотоплея» свой легкий широкий росчерк. (Он тоже был разработан для «Мэрилин» на Студии. Ее настоящая подпись, «Норма Джин Бейкер», была мелкой и кренилась влево.) На обложке журнала «Фотоплей» была Мэрилин в роли Розы – роскошная, сексуальная, соблазнительная женщина. Голова откинута назад, глаза прищурены, смотрят мечтательно, губы игриво выпячены. Налитая грудь едва не выпадает из пронзительно-синего, цвета электрик, платья на бретельках. Норма Джин готова была поклясться, что никогда в жизни не надевала этого платья. Она не помнила об этой обложке. И о фотосессии тоже не помнила. Может, ее и не было вовсе?

Однако вот доказательство: апрельский номер «Фотоплея» за 1953 год.

Моему Ребенку

В тебе одномВся жизнь моя.А то, что было до тебя, —Не жизнь, не мир, не я.

Маги и чародеи