– Позвольте-с, вы с ней были знакомы? Вы встречались ранее? Где? Когда?
– Нет. Я познакомилась с ней… – я осеклась, осознавая весь тот бред, который несу.
– Почему вы замолчали? – строго спросил следователь.
– Я впервые увидела ее в доме генерала.
– Но, позвольте… Ольга Корытова умерла три года назад.
– Да, я знаю. Ее призрак дал мне этот кинжал.
– Так-с, сударыня, я полагаю, что свидетельница Фольмер Хильда Ричардовна права, утверждая, что у вас давно помутился разум, либо вы изначально были больны душевным расстройством. До следствия и суда я назначаю вам проведение медицинской экспертизы и полное освидетельствование состояния вашего здоровья. От этого будет зависеть: сошлют ли вас на каторгу, либо вы останетесь в больнице, в отделении для душевно больных.
– Но я здорова рассудком!
– Здорова? Стало быть, вы пошли по той же дорожке, что и ваш батюшка, – почему-то обрадовался этот странный господин. Его тонкие губы растянулись в препротивной улыбочке, приоткрыв ряд несвежих зубов. – Чем долее я служу на поприще уголовного судопроизводства, тем чаще мне попадаются дела, в коих я так или иначе наблюдаю семейную преемственность. Склонность одной ветви родственников к аналогичным преступлением. В народе о подобных случаях говорят: «яблоко от яблони недалеко катится». А я, сударыня, меж тем пишу диссертацию по противозаконным деяниям – коллекционирую подобные случаи кровной преемственности в нарушении закона. Как бы там не было, не будем спешить. Через два дня к вам придет медицинская комиссия. Она и вынесет последний вердикт.
С этими словами он поднялся и вышел из комнаты.
О чем я думала? Реальность обрушилась на меня со столь ужасающей силой, что от потрясения я не могла даже плакать. Я таращилась сухими глазами на желтый и растрескавшийся потолок моей камеры. Теперь я уже отчетливо понимала, что нахожусь в тюрьме, в камере лазарета.
Через пару часов ко мне пришли два медбрата в нечистых халатах. Один был толстый и огромный детина с красными, будто распаренными руками, покрытыми рыжим волосом. Его оплывшее, то ли ото сна, то ли от водки лицо, с маленькими, словно буравчики глазами и сальными волосами, казалось мне настолько неприятным, что я старалась не смотреть в его сторону. К тому же, от него нещадно несло луком и мочой. Другой служитель, напротив, был высок и худ. Казалось даже, что его точит какой-то недуг, ибо лицо его выглядело слишком бледно, а глаза блестели, словно у чахоточного. Не говоря ни слова, они отвязали меня и отвели в уборную. Потом передо мной поставили тарелку с какой-то серой жижей, воняющей старой рыбой. По виду я поняла, что это какая-то каша. Но есть эту неприглядную еду я не смогла. Меня чуть не стошнило, только от одного запаха. Я лишь попила воды, она тоже пахла – ржавчиной и лекарством. Толстый медбрат, которого, к слову, звали Григорием, отчего-то обрадовался моему отказу от еды и тут же забрал тарелку. Он снова велел мне лечь и туго пристегнул меня к кровати кожаными ремнями. На этот раз меня пристегнули еще крепче, чем накануне – плотная кожа ремня впилась в ребра так сильно, что я едва дышала, а груди подпрыгнули выше, сверх меры натянув тонкую холстину. Другой широкий ремень лег поперек бедер. Григорий без стыда пялился на мою грудь. Второй же служитель, которого звали Ермилой, привязал мне запястья рук и щиколотки тугими веревками. Последним штрихом, что сделали эти изуверы, был ошейник, надетый мне прямо на горло. Меня притянули к кровати так, что я не могла пошевелить ни одним мускулом.
– Зачем вы меня так связываете? – крикнула я.
– Молчи, дура. Будешь громко говорить, мы заткнем твой рот кляпом, – раздался противный, булькающий смешок рыжего Григория прямо над моим ухом. – Лежи смирно, черноглазая, пока не поколотили.
– Привыкай, дева, ты попала в преддверие Ада, – с нотками обреченности и сочувствия молвил Ермила. – Он протяжно вздохнул и присел на табурет, рядом с моей кроватью. – Ты, говорят, генерала прикорнала?
– Я никого не убивала!
– Ну что ж, все так говорят: не виновата, не судите. Однако же суд божий уже готовится по ваши души, – тоном священника проповедовал Ермила, глядя на меня лихорадочным взором. – Мне жаль вас, голубушка, ибо плоть ваша так нежна и невинна, а сколь ей предстоит мук познать, прежде чем она попадет на суд божий…
– Кончай, студент, с ней разговаривать. Еще наговоришься. Пойдем, там картопля уже стынет и горилка ждет. Обедать давно пора.