Блуждание во снах

– Вы не удивляйтесь, сударыня, что Гриша вот назвал меня студентом. Я, в сущности, и есть – вечный студент, – он криво усмехнулся. – Я студент медицинской академии. Но не доучился два курса, был отчислен. И знаете, за что? За сущий пустяк. Меня, напротив, должны были премировать хорошими отметками за рвение и трудолюбие к науке, а они… – Ермила соскочил и нервно заходил по комнате. Потом вернулся и снова подсел к моей кровати. – Вот, вы тоже барышня тонкая, ранимая – это я сразу почувствовал. Как только вчера вас привезли, я сразу подумал: «Экая нежность к нам прибыла. Как повезло тебе, Ермила… Как повезло»… – он принялся гладить и целовать мою руку. – Вы, должно быть, чуткая натура, а стало быть, вам не чуждо понимание того, какие муки душевного свойства несет в себе оскорбленная и гонимая всеми личность. Тем паче, если она знает о своей незаурядности. Я не побоюсь даже слова – гениальности…

– Ермила, хорош языком чесать. Пошли. Ты все еще расскажешь нашей премилой Екатерине Дмитриевне. Она здесь еще с неделю пробудет. Все расскажешь. А ежели признают Катеньку нашу хворой, то и вечно она с нами останется. Он расскажет вам, Катенька, за что его отчислили. Он всем дамам любит об этом рассказывать.

Высокий Ермила насупился.

– А я и сейчас скажу: Катенька, сударыня, меня отчислили за мое рвение к медицине…

– Ну, да, – загукал Григорий, – именно это он и доказывал академической комиссии, когда его обнаружили в анатомическом театре, с порезанными на куски, пятью женскими трупами.

– Я для науки! – взвизгнул Ермила. – Я препарировал те трупики на предмет обнаружения главного паразита: Широкого лентеца!

– То-то ты их и порубал в фарш!

Здоровяк уже ржал без остановки, ударяя себя по толстым ляжкам и утирая слезы. А я цепенела от ужаса: «Куда я попала? В компанию к двум ненормальным маньякам?» Я должна провести здесь неделю. И не только дни, но и ночи… А если меня признают невменяемой, то и всю жизнь. Вот он, настоящий АД!

И будто в ответ на мои мысли, Ермила шепнул тихонько на ухо:

– Ты мне очень нравишься, дева. Я сделаю все, чтобы тебя оставили здесь. Недаром я отучился три года медицине. Я знаю действие многих ядов и снадобий. Вот и сейчас ты уснешь крепко, но твое сознание с каждым часом будет приближаться к сознанию маленькой девочки. Ты не бойся, это – временно. Я не позволил бы тебе сойти с ума. Ибо, так неинтересно. Ты должна живо реагировать на все. А потому, твое помешательство будет носить временный характер, лишь на время работы комиссии. И поверь, мне все равно: убивала ли ты того генерала. Я бы даже сказал, что лучше бы ты его убила… Я так обожаю нервные натуры – пылкие и страстные. Скажи, ты его ножом порезала? Много крови было?

– Я его не убивала!

– Ермила, пошли обедать.

Высокий медбрат, нехотя, поднялся и проследовал за своим толстым товарищем. А я в отчаянии закусила губу. Сколько я так пролежала, я не помню. Внезапно я заметила, как мое сознание стало туманиться – видимо, этот паршивый медик подсыпал мне что-то в воду. Опять меня травили, словно бессловесное животное. Сон затягивал в глубокий омут, рот сводило зевотой. Тело сделалось каким-то ватным и бесчувственным, а губы одеревенели. Я помню, что попыталась крикнуть или позвать на помощь. Вот, только кого? Я не знаю, сколько времени я спала. Но проснулась я от какого-то шума и возни. В камере моей уже стояла кромешная темнота. Лишь тонкий месяц светил сквозь решетку высокого окна. Где-то в углу скреблись мыши, и монотонно капала вода. Шум снова повторился. Он шел из-за двери. А после я услышала и сам разговор. Разговаривали трое. К знакомым голосам медика Ермилы и толстого Григория присоединился еще чей-то неприятный и нервный басок…

– Я говорю, пошли. Никто не узнает, – бухтел новый, незнакомый голос.

– Михась, надо бы обождать. Всего одну неделю.

– А вдруг ее по этапу отправят?

– Не должны. Ее у нас оставят. Я пою ее одной травкой.

– Травкой, – передразнил Ермилу невидимый Михась. – А ежели не сработает твоя травка, и все одно – осудят. Тогда ее быстро к уголовным переведут. А там все одно: всем гуртом ее оприходуют. И нам сладкого не достанется. Нет, вы как хотите, а я сейчас возьму свое.

– Обожди, вдруг она девственница? – встрял Григорий. – Тогда комиссия все поймет. Нас накажут.

– А вот мы сейчас и проверим, насколько она девственница. А хоть и накажут, однако, мочи нет терпеть. Я уже три недели, как с бабой не спал. А ну, пустите. Я, чур, первый, а вы опосля.

– Чегой-то ты первый? – канючил Ермила. – Всегда ты первый. В прошлый раз ты рыбачку тоже первый оприходовал. Это – нечестно.

– А ну, цыть, пархатый. Ты у меня еще поговори, плотолюбец. Я тебя и вовсе сладкого лишу!