Блуждание во снах

– Макар Тимофеевич, Варвара и Матрена еще девы, им в диковину такое счастье… Они уда мужеского живьем еще не видали. А я учить их приставлена. Меня Степанидой все величают. Я – вдовица. Мне уж тридцатый годок пошел.

Я аж крякнул от неожиданности. А Степанида крикнула девкам строго:

– Чего, дурехи, рты раззявили? Подите сюда: учить вас начну, как барина нашего ублажать. Вы сюда приставлены, чтобы не студиться, а кункой споро шевелиться!

Недолго думая, Степанида эта – а я скажу, что баба она крепкая была, сбитая, брови черные, глаза, что две вишни на ветке – подхватила пуфик шелковый. Взлезла на него коленками, привлекла меня умело, уста ее горячие, да жадные к уду моёму присосались, что пиявка трясинная. И хоть молодец-то мой не мал размером, однакож и глотка у Степаниды, что колодец – так весь уд и вошел до конца. А она головой задвигала ловко – девки аж ахнули… А для меня такое райское блаженство наступило, что и трех минуточек я не продержался… Грехом сладким изошел. Всю глотку энтой бабе, премудрой, залил. Чуть не поперхнулась. Встала, отерла губы и говорит:

– Вот так, девки, учитесь пока жива, как мужика ублажать надобно. Это лишь вам первый урок. Завтрева другие будут.

А я стою, аж голова кружится и коленки дрожат. Обсушили меня Варвара и Матрена полотенцами, надели рубаху чистую. И почивать уложили. А сами не уходят. То одна мимо пройдет – подушку поправит, то другая ночной горшок принесет, то третья квас тащит. Лежу я и чую, что снова приперло, да так, что аж одеяло приподнялось. А девки пялятся и в кулачки прыскают. Я думаю, а чего это мне, да в собственном доме, бояться? Гришкин сказал же, что то крепостные мои, значится в полном моем распоряжении девы эти…

* * *

В этом месте Булкин внезапно прервал свой рассказ, будто очнулся от дремы. Он смутился и огляделся по сторонам. Трое его собеседников, включая госпожу Худову, слушали рассказчика внимательно, полуоткрыв рты.

– Ты чего остановился, Макарушка? – спросил Владимир осипшим голосом.

– Продолжайте же, Макар Тимофеевич. Нам всем очень интересно, – поддакнул Травин.

А Худова только судорожно сглотнула и отпила глоток зельтерской из своего бокала. От «герцогинюшек» со сливками и шоколадных корзиночек на тарелке остались одни крошки.

– А может, ну его? Я с вами заболтался тут. Несу какие-то скабрёзности. Говорить начинаю и сам себя не помню. Срамота, похоже, да и только весь рассказ-то мой, – огромная ручища поскребла русый затылок рязанского купчишки.

– Макар, а ты тут не в благородном собрании речи толкаешь. Я уж поминал, кто мы нынче. Здесь каждая тварь талдычит о том, что чем будем мы откровенней, тем, дескать, для нас же лучше. А потому не останавливайся, прошу тебя, – успокоил его Махнев.

– Макар Тимофеевич, а вы теперь и вправду купцом первой гильдии стали-с? И правда, вам дядюшка наследство оставил? – неловко поинтересовался Родион Николаевич.

На что Булкин прошил его огненным взглядом:

– Ну, ты дослушай, ученая твоя голова. А потом и вопросы свои глупые задавай, – он буркнул матерное слово, плюнул, покраснел, заерзал на стуле. А после соскочил, ударил себя по бокам. – Нет, не дослушал, а туда же – вопросики задает.

– Макар, сядь и успокойся. Чего ты кипятишься? Кому прок от твоих волнений? Третья или первая гильдия – не все ли равно? Мне это ровным счетом безразлично. А вы, господа, иного мнения?

Худова и Травин отрицательно мотнули головами.

– Макар Тимофеевич, просим вас, продолжайте, голубчик. Нам всем очень интересна каждая деталь вашего рассказа.

После этих слов Худовой Макар как-то успокоился, присел к столу. Он пододвинул к себе бутылку Шустовской, налил полную рюмку, выпил залпом. Бутерброд с ветчиной отправился следом за водкой.

Прожевав бутерброд, Макар вздохнул, взор его вновь сделался холодным, почти отрешенным, он будто снова погрузился в какую-то дрему.

– Черт с вами, расскажу. Одно не пойму, зачем мне все это…

* * *

Продолжение рассказа Булкина Макара Тимофеевича, купца третьей гильдии:

И вот, как только я осознал, что все в доме теперь моё: и девки, и бабы тоже по сути рабыни мои, я разом осмелел. Рука моя выскочила из-под одеяла и цапнула сначала Варвару. Она ойкнула и зарделась, что маков цвет, рукавом лицо прикрыла. А я, словно бы озверел: сорвал с нее одежу шелковую и бросил на кровать широкую. Как увидел перси ее медоточивые, живот круглый, ляжки сбитые, да глаза васильковые, бездонные – не стал долго ждать. Ноги длинные раздвинул, к себе подтянул и вошел в нее, в тугую… Сразу понял: дева она. И кровь на шелковой простыни показалась. Варвара опосля плакала по-девичьи. Я утешил ее, но без особого рвения.

А через пять минут зашла в комнату Степанида.

– Варвара, чего разлеглась, как коровища? Чай, не телилась ты ешо. Дело сделано, ступай в девичью. Там бабка Лексевна скажет, чего делать.

Варвара встала, словно пьяная, и в девичью удалилась. Я полежал с четверть часа. А Степанида тут как тут.

– Прикажете, барин, еще одну привести?

– Веди, коли не шутишь…