Блуждание во снах

– А от того-с, что Александр несостоятелен по мужской части – обидел господь его – дал в пользование такой уж хренок махонький, что у мальчика пятилетнего. Вот так-то.

Она помолчала немного, шагая рядом, а потом добавила:

– И не советую мною неглижировать. Сбежишь – в порошок сотру! Со свету сживу… А будешь со мной пряничком медовым, я тебе жалованный дворянский титул сделаю и на высокую должность назначу. Потому, как есть у меня во всех министерствах и присутственных местах связи. И к Его Превосходительству я вхожа. Будешь со мной – станешь Главой.

На том и порешили. Глупо было мне от такого предложения нос воротить. Я хоть и при деньгах был, однако должность и титул мечтал заполучить.

Привела она меня в квартирку съемную, в Кривом переулке – на втором этаже кирпичного дома. Комнаты были убраны со вкусом. Зашла моя графинюшка за ширмочку, юбки сбросила, в одном корсете вышла ко мне. Груди белые, ляжки знатные, и афедрон, что подушки лебяжьи, а меж ног рыжий куст торчал – на огонь похожий. И сама вся рыжая и в конопатинах.

Не успел я и рта раскрыть, как она раздевать меня принялась. И скажу я вам, братцы, что вела себя графиня так, словно я баба, а она мужик. Сначала оседлала меня эта дъяволица – я и не шелохнулся ни разочка – все она скакала, как кавалергард на лошади. Глядел я на нее: она раскраснелась вся, язык высунула, хрипит, трясется, глаза закатила – будто бельма. Я тогда еще подумал: уж не больна ли Мария Михайловна падучей – прямо залихоманило сердешную. Ан-нет, как до пика ее страсти дело дошло, она оскалилась будто кляча, да как закричит на всю квартиру благим матом: «Ой, батюшки, святы, как хорошо-то!»

Ну думаю, ладно, ежели хорошо. Я и сам к тому времени кончил. Только с той поры я отчего-то стал побаиваться ее, будто льдом сердце тронуло. Ни одна баба в постели у меня страха такого не вызывала, как графиня эта.

Потом она меня принялась ласкать, да гладить. Все «пряничком», «бубликом», да «рогаликом» называла. Понятно, что по фамилии моей. Но, не смотря на ласки ее, холод из груди моей так и не вышел.

А потом она посадила меня на стул и руки связала. Ртом уд взбодрила и снова прыгнула на него – то задом, то передом скакала.

А в третий раз уж велела содомским грехом с ней заняться.

До самой ноченьки она меня пользовала. Когда я вышел от нее, то под ногами у меня мостовая качалась, и фонарь газовый плыл так, будто я на лодке по улице плыву.

И так, братцы, стали мы с ней встречаться по четыре, а то и пять раз в неделю. И все соки она из меня выжимала. Я много ел тогда, а сам все бледнее становился. Со Степанидой и девками моими любился редко. Отчего Степанида голосила по ночам, рубахи мои от злобы рвала. А девок Гришкин всех загрузил работой домашней. Многих заставил пуговицы к заказным мундирам пришивать, а кого и полотенца вышивать. У меня же не только суконные лавки и магазины были, но и мастерские по пошиву одежды и белья. Гришкин выбил заказ большой на пошив мундиров для чиновников из местной канцелярии. Вот к этой-то работе он красавиц моих и приладил. Сам все бумагами и делами занимался. А меня графинюшка приладила – стал жеребцом ее постоянным. Грешно сказать: прорва, а не женщина она была. Истинная дьяволица. Пуще Степаниды оказалась барыня-бесовка. Еле ноги я от нее уносил всякий раз после свидания. Я хизнул[50]

день ото дня, а она лишь добрела, да толстела. Уж казалось мне, что и уд мой в ее телесах терялся.

Дом Скобейды я стал посещать все реже и реже. Александр Никандрович даже пенял мне неоднократно на охлаждение мое. Дочки обижались. Особенно невеста моя несостоявшаяся. Но, видно, мать их быстро урезонила, солгав, что женитьба не входит в мои ближайшие планы.

Но слово, данное мне, графиня-таки сдержала: пожаловали мне дворянский титул и грамоту о Почетном гражданстве, орден Святой Анны третьей степени дали, в обход всех правил, ибо не служил я двенадцать лет, как положено было.

И не устыдился я. Взял. Да еще о Святом Владимире мечтал. Эк, меня расперло-то от важности: «Не ждал, не гадал, а в первостатейные попал! Вот она гордыня-то моя!»

Я и ходил теперь степенно, и носом крутил, как Гришкин. Я уж и фраки научился правильно носить, и язык на французский манер коверкать. И в ресторациях лишь устриц с лимоном заказывал. А на кулебяки и паштеты у меня и аппетита, видишь ли, не было.

Но сколь веревочке-то не виться, конец, однако, предрешен.

Мария Михайловна как-то на воды вместе с мужем укатила. Перед поездкой грозилась мне, чтобы я ни на кого и смотреть не смел, ибо ревнива она без меры. Но только она со мной распрощалась, как тут же у меня словно пуд с груди свалился. И из сердца ледяная игла выскочила.

Я по комнатам своим прошелся, огляделся – всюду красота, да порядок. Канареек коноплей и овсянкой покормил, пение их послушал. Я каждый день этим пением-то наслаждался.

В тот день и поел отчего-то с аппетитом – впервые за долго время блинов с икрой заказал и пирогов с визигой. А на следующий день поел еще крепче: судок заливного выкушал и стерляжьей ушицы.