Блуждание во снах

Вечером того же дня со Степанидой сошелся, к безмерной радости последней. Она даже всплакнула от счастья, что я ее приласкал. Да я и Варвару с Матреной приласкал. А после и других бабеночек. Попутно выяснил, что у меня к тому времени уже тридцать младенцев подрастало. Вот ведь…

Посетил я и фабрики свои и магазины. Гришкина отчитал за мелочь какую-то. Короче, возвращался я к нормальной жизни. С Кириллой Львовичем встретился, побузили вместе, к цыганам съездили.

А после и балы я принялся посещать. И даже знакомство свел с дочкой Председателя Казенной палаты – хорошенькой, молоденькой барышней – хрупкой и невинной. Уж и до поцелуев робких дело у нас дошло. Влюбился я в нее не на шутку. Цветы в корзинах посылал.

О Марии Михайловне я даже не вспоминал те дни. И тут, за завтраком как-то, Гришкин, читая газету, и говорит: «Макар Тимофеевич, а вы слыхали, что семейство графа Скобейды с вод вернулось?».

И будто ушат холодной воды на меня вылили, и в сердце вновь игла ледяная впилась. Даже аппетит пропал, как вспомнил я о рыжей бестии.

«Ну, нет, – думаю, – хватит с тебя, дорогуша, пряников и бубликов. Пора и попоститься. Ищи себе другого жеребца. А я свое уж отработал».

Взял, да и не пошел к ней. Наутро графиня мне записку прислала, в которой писала, чтобы я немедленно предстал пред ее очами. Я вновь не послушался. Взбунтовался.

Думаю: А чего мне бояться? Титул у меня уже есть. Я без пяти минут Градоначальник. Уже все шло к тому – мою кандидатуру на Городском совете обсуждали и рекомендацию уж направили. Вот-вот должно было письмо прийти от Императора с утверждением на должность.

Так и не поехал я к графине.

Два дня кутил без меры, все дурные мысли, пытаясь от себя отогнать.

В один вечер позвал я к себе Кириллу Львовича, еще пятерых собутыльников. Пили мы и гуляли до утра. По правде сказать, выпил я в тот вечер много. И оргия у нас тут же состоялась немыслимая.

Я приказал освободить самую большую залу от мебели. И снести туда ковры. Сам обрядился императором Калигулой – мантию на себя надел, венок на голову присобачил. Сделали мне трон из перин и подушек. Ел и пил из кубков золоченых – я для этого вазы из севрского фарфора из шкапа достал. И собутыльники мои тоже в тоги из простыней обрядились. Степанида оголилась и в шелковую белую ткань обмоталась, волосья распустила, словно ведьма, и села по правую руку от меня. А дальше состоялся такой гадкий спектакль, что и сейчас вспомнить страшно. По приказу Степаниды из девичьей приводили ко мне вновь девушек невинных в исподних рубахах. Тут же рубаху слуги срывали и таращились на нагую красоту несчастных. А потом все вмести глумились над каждой. Мнимые придворные давали мне советы, как лучше ту или иную деву невинности лишить. Придворные мои и лишали. А жарче других Степанида старалась… У той уда природного меж ног не было, так она скалками, да пестиками орудовала – с кухни приволокла. Девки ее боялись пуще мужиков. Девок бросали на лавки, за ноги мужики держали, а Степанида портила.

А после все напились еще крепче и разбрелись по углам парами – греху дружно предавались, и не один раз. А я ходил меж ними и Калигулой себя мнил. И все любил слушать крики притворные: «Виват Калигула! Пощади, амператор!». И все мне казалось спьяну, что не в своем я доме, а в зале древнего дворца римского. Мне и колонны гранитные мерещились и скамьи каменные и ложа, розами увитые, и статуи золотые, и рабы чернокожие, и строй преторианцев, вооруженных мечами. И будто тот зал огромен, с бассейном. И всюду обнаженные слуги мои и приятели греху предаются с жаром. Каких только соитий я не насмотрелся в ту ночь. И снова пил я вино из златых кубков и даже парил над телами любодеев.

Как заснул, не помню. Проснулся я от какого-то писка и мяуканья кошачьего. Думал: показалось. Ан-нет. Встал я потихонечку. Гляжу: все спят вповалку. И не дворцовые вокруг покои, а комната моя. Степанида, паскудница голая, в объятиях Кириллы Львовича, аккурат на пузе его волосатом уснула, только зад белокожий кверху торчит. Хотел я ее жогнуть кнутом для порядка, но не стал будить. Да еще мяуканье кошачье покоя мне не давало. Я и пошел на эти звуки. Зашел в соседнюю залу. Гляжу, а в ней светло от лунного света, словно днем, вся комната серебром отливает. А на полу кошки разных мастей сидят. Да много как! Штук пятьдесят. И кошки эти заняты работой – они яростно жрут чего-то, аж за ушами хрустит. И при этом мяучат, окаянные. Глянул я: а весь пол в комнатах усеян птичьими желтыми перьями, иные птички еще живы и трепещутся в смертной агонии. Я побежал смотреть дальше. И в каждой комнате клетки птичьи открыты и пусты. Сожрали коты всех канареек.

«Но откуда, же столько котов в дом набежало?» – думал я, холодея от страха. Да и коты, вроде, не простые. Все ухоженные, да с бантиками на шеях. И тут глаза мои наткнулись на картины, что по стенам висели. Подошел я со свечой ближе, а хотя итак от луны светло вокруг было. Глянул в одну, а она пустая, глянул в другую – тоже.